Книга Ливонская война 1558-1583 - Александр Шапран

Четко на стороне противника была налажена и вся организация обороны города. И это несмотря на то, что разыгравшиеся с начала кампании бури на Балтике лишили гарнизон поддержки морем со стороны «большой земли». Началось с того, что еще при подходе русской армии к Ревелю шторм разбил и уничтожил следовавший к Ревелю отряд судов с грузом для осажденных. И в дальнейшем в течение всей кампании корабли с подкреплениями для ревельского гарнизона из-за сильных штормов не могли пересечь Балтийское море и подойти на ревельский рейд, так что жители и гарнизон города остались предоставленными себе самим. Но комендант крепости шведский генерал Горн оказался опытным и знающим свое дело военным специалистом. Предложенное им расположение батарей на укреплениях города не имело изъянов, так что осадный лагерь русских страдал от обстрела с крепостных бастионов больше, чем сам мог нанести вреда осажденным. В результате осадная армия понесла значительно большие потери, чем защитники города. А во время одной артиллерийской дуэли был убит наповал шведским ядром один из главных военачальников русского войска Иван Шереметев, так что воевода полностью сдержал данное им слово.

Особенностью этой осады Ревеля и заслугой его защитников стало то, что они, зная об излюбленном приеме русских использовать при осадах зажигательные снаряды и каленые ядра, неизменно приводящих к пожарам, что в той войне стало причиной падения многих ливонских крепостей, заранее приняли все надлежащие меры и наладили службу пожаротушения. Каждому жителю вменялось в обязанность сторожить свой дом днем и ночью от пожара, а специальные команды непрестанно разъезжали по городу, наблюдая, не упало ли где каленое ядро.

Другой особенностью той памятной осады стали частые вылазки осажденных против лагеря осаждающих. Следует отметить, что в ту войну такое явление ранее не наблюдалось, во всяком случае, источники молчат о нем, отчего следует полагать, что вылазки, если они и были, то не стали характерным признаком прошлых осад. Но вот под Ревелем в 1577 году это было именно так, причем наряду со шведскими солдатами и немецкими ландскнехтами в вылазках принимало участие гражданское население города. Из гражданских лиц даже был составлен отряд в 400 человек под командой мещанского сына, некоего Иво Шенкенберга.

А монархи воюющих держав во все время осады продолжали сноситься друг с другом. Так Юхан шведский писал московскому Ивану, что Швеция продает Ревель германскому императору, а потому русскому царю нет надобности громить город. И если он так ему нужен, то пусть требует его от германских властей.

В то же время русское командование под Ревелем распускало слух, что будто бы на помощь осадной армии следуют крупные силы во главе с самим царем. Расчет был на то, что такой слух дойдет до защитников и устрашит их. Слух действительно доходил по назначению, но ни малейшего страха гарнизон при этом не испытывал. То ли ревельцы не верили этому, то ли просто не боялись появления под стенами своего города пусть даже самого русского царя, а потому о капитуляции не хотели и слышать. Тем более что вместе с этими слухами до гарнизона крепости доходили известия о том, что в русском лагере нет веры в успех, что среди воевод нет согласия и единства, а у воинов нет доверия к воеводам. В довершение всего к концу зимы на Балтике стихли штормы, и на ревельский рейд стали заходить вереницы судов с грузами и пополнениями для осажденных.

Перспектив в овладении крепостью не было никаких, русское командование даже не ставило на повестку дня вопрос о возможном штурме. Наконец, видя бессмысленность дальнейшего топтания под стенами Ревеля, московские воеводы 13 марта, после семи недель осады, сняли лагерь и отвели армию за свои рубежи.

Но отступлением московских воевод от стен Ревеля кампания 1577 года не закончилась, как не закончились с ней все неудачи того года. Неожиданно шведы, ободренные успехом, перешли в контрнаступление и прошлись следом за отступающими русскими полками, отбив у русских по пути замок Вейсенштейн, с таким трудом и громадными потерями добытый в кампании пятилетней давности, и крепость Пернов, с неменьшими трудностями и потерями добытую полтора года назад. Кроме этих двух крупных опорных пунктов, русские оставили неприятелю ряд более мелких, так что почти все завоевания последних лет в северной части Ливонии оказались сведенными к нулю.

Тем временем русский царь действительно собирался с крупными силами для следующего большого похода, так что слухи, распускаемые воеводами под стенами Ревеля, были не так уж и не верны. Но целью очередной кампании царя на этот раз был не Ревель. То ли Грозный после двух попыток покушения разуверился в успехе против этой мощной твердыни, то ли еще почему, но он решил оставить пока Северную Ливонию в покое и перенести удар на южные ее районы, занятые литовцами. Расчет был тот же, что и в кампании 1575 года против шведов: пока не истек срок перемирия с Речью Посполитой, царю предоставлялась возможность попытать счастья против неготового к отпору противника. И здесь, как и в последнем наступлении на севере Ливонии, поначалу московской стороне сопутствовал успех. Но как прошлая кампания стала последней наступательной операцией русских на шведском участке фронта, так и эта стала последним наступлением на юге Ливонии, а с ним и вообще последней наступательной акцией России в той войне.

Еще одним характерным показателем той кампании стала измена Грозному датского принца Магнуса.

Этот игрушечный король Ливонии уже давно вынашивал изменнические планы. Многие наши историки измену Магнуса объясняют уж слишком банальными и меркантильными причинами, имеющими в основе материальную обиду, нанесенную датскому принцу Грозным. Дескать, царь ущемлял того в имениях, вотчинах, прочих земельных пожалованиях, обещанных ранее и на которые вполне объективно мог рассчитывать принц. В особенности часто приводится факт недодачи царем обещанного приданного за племянницей. Там речь идет о целых городах с окружающими их волостями.

Думается, что это не главная причина измены.

А главная причина в том, что Магнусу надоела роль гипотетического правителя Ливонии, борьба за которую в последнее время все больше и больше приобретала сомнительные перспективы. Больше того, Магнус понимал, что даже в случае ее завоевания русским оружием при таком властелине, как Грозный, он никогда не будет ее настоящим правителем и его уделом всегда будет оставаться жалкая и унизительная роль марионеточного царька при неукротимом и непредсказуемом хозяине московского трона. Надо отдать должное датскому принцу, он был не так близорук, коль скоро понял, что польско-литовская ориентация для него более перспективна. По всему видно, он чувствовал, что противостояние за Ливонию закончится торжеством Речи Посполитой, политика Москвы и ее внутреннее состояние не сулят ей победы. Конечно, больше всего Магнусу хотелось бы полного, ни от кого независимого правления над Ливонией, но он не был настолько наивным, чтобы считать такой вариант за реальный. Время ливонского суверенитета кануло в Лету, но у датчанина хватало проницательности понять, что вассальная зависимость от польской короны, дающая определенную свободу в принятии решений, носит в себе больше достоинств, чем зависимость от московской деспотии, начисто лишающей мнимого правителя даже призрачной самостоятельности.