Книга Дело принципа - Денис Драгунский

Итак, половиной своей головы я слушала лекцию, скорее, для порядка, чем для дела, помечая в тетрадке «Веллингтон, зеленые лужайки, прусский школьный учитель» и все такое прочее, а другой половиной пыталась слушать учительницу Гретиными ушами, пыталась представить себе: она что-нибудь слышит? В смысле не сам по себе красиво взлетающий и взвывающий театральный голос Вяленой Селедки, то есть не какую-то незнакомую музыку – а факты, мысли, сведения, да просто истории о сражениях, жертвах и перекройке европейских карт. Слышит ли это Грета?

Скорее всего, нет.

Грета сидела, пристально повторяя узоры, прилежно, немножко по-детски шевеля губами, покусывая нижними зубками верхнюю губу. Наверное, для нее это в самом деле было как далекая музыка, чириканье птиц или жужжание пчел, потому что Грета – неученая деревенщина. Если читать ей историю, то, конечно, по специальной программе для народных школ. Но я чувствовала только любовь и нежность, глядя на нее. Мне все время хотелось сесть с нею рядом, обнять ее, погладить по голове, зарыться пальцами в ее золотистые волосы (зачем папа назвал ее рыжей? Она вовсе не рыжая!) – и сказать: да черт с ними! С Наполеонами, Веллингтонами и Бисмарками! Главное, что ты здесь, со мной, и скоро у нас с тобой родится ребенок! У меня от этого совсем хорошее настроение установилось, как вдруг со стороны папиной комнаты раздался какой-то шум.

Подружки мне рассказывали, что у них дома часто было шумно: маленькие братики или сестрички иногда поднимали крик; случалось, что к старшим братьям приходили приятели и громко хохотали. У нас всегда было тихо, как в библиотеке. Буквально вчера я возила Грету по городу, показывала ей Эспланаду над рекой и резные колонны Королевской канцелярии. Мы забрались на гору Штефанбург, и Грета поставила свечку перед ларцом, в котором хранились переломанные кости бедного великомученика Стефана, того самого, который устроил здесь крошечный монастырек еще до того, как сюда пришли бывшие кочевники. Потом мы снова спустились вниз, полюбовались витринами магазинов, зашли в вестибюль картинной галереи и даже в старую королевскую библиотеку. Мне казалось особенно важным показать Грете этот огромный зал, куда, наверное, можно было бы вдвинуть трехэтажный дом и еще осталось бы место. Зал, от пола до потолка заставленный книгами, стоявшими в бесконечных неглубоких шкафах на галереях, огражденных легкими бронзовыми перильцами. «Как тихо!» – сказала Грета. Кажется, это была ее единственная фраза, сказанная за всю прогулку. И это понятно. Огромный прекрасный старинный город просто придавил ее своей красотой, роскошью и величием. «Как тихо», – повторила она, глядя на согбенные спины ученых стариков и прилежных студентов, которые сидели за длинными столами, глядя на служителей, которые ходили по галереям с маленькими бесшумными тележками, то снимая книги с полок, то ставя их на место.

Так вот, тихо было в нашей квартире всегда – как в библиотеке. Люди бывали, много людей, но они вели себя очень спокойно и вежливо. Когда мы с папой шумно спорили – это не в счет. И вдруг какой-то совершенно неприличный, неподобающий нашему дому и нашему семейству крик со стороны папиной комнаты. Я не расслышала слов. Разве что нечто вроде «никогда более в моем доме!» и «вы не смеете!». Левой рукой я молча остановила словоизлияния Вяленой Селедки, но правую руку тут же прижала к груди и поклонилась ей, извиняясь, приложила палец к губам и на цыпочках выбежала из комнаты.

– Далли, как хорошо, что ты пришла! – вскричал папа. – Ты слышала, что он мне предложил?! Это издевательство! Он сказал, что у него есть новый покупатель! И это после давешнего фарса!

– Но позвольте, – торопливо бормотал Фишер, не оглянувшись на меня и не поклонившись мне, – позвольте, господин Тальницки! Если бы я, скажем, после отказа господина Ковальского предложил вам меньшую цену, вы могли бы подумать, что я желаю на вас нажиться. Если бы я, наоборот, предложил вам цену несколько большую, вы могли бы меня заподозрить в том, что я сбиваю вам цену, что давешний неприятный инцидент был разыгран мною для сбивания цены, а на самом деле ваша земля стоит едва ли не вдвое дороже. Известный фокус. Но это же не так! Новый покупатель предлагает вам ровно ту же цену. Это справедливая цена: не больше и не меньше.

– Нет, – сказал папа. – Я не желаю ничего этого слышать. Все это дурно пахнет.

– Вы не смеете! – повторил Фишер. – Кто вам дал право оскорблять?

– Я не оскорбляю лично вас, – сказал папа. – Я, кажется, не сказал ни слова о вас. Я сказал, что это дурно пахнет.

– Но ведь по существу это означает… – не уступал Фишер.

– Это ничего не означает, – резко прервал его папа, но тут же смягчился. – Возможно, вас впутали в какую-то аферу. В какую-то грязную, дурно пахнущую историю.

– Я не хвалюсь, – сказал Фишер, – но я адвокат весьма высокой квалификации. Меня трудно втянуть в аферу.

– И на старуху бывает проруха, дружище, – папа засмеялся, а потом снова посуровел. – Полагаю, что на этом наши деловые отношения закончились.

– Тогда извольте рассчитаться со мною, – сказал Фишер.

– С каждой секундой все интереснее, – засмеялся папа. – Позвольте поинтересоваться, за что?

– За подготовку сделки, – сказал Фишер. – Не моя вина в том, что ваша девчонка…

– Кхе, кхе! – громко сказала я. Фишер обернулся, но, казалось, ни капельки не смутился.

– Не моя вина в том, что достопочтенная барышня Тальницки…

– Унд фон Мерзебург, – добавила я.

– Достопочтенная Адальберта Станислава Тальницки, – саркастически произнес Фишер, – унд прагматическая передаточная графиня фон Мерзебург устроила скандал на ваших, господин Тальницки, глазах! Исчеркала купчую, а покупателя вытолкала прочь. Вы же все видели своими глазами. А также господа адвокаты внизу, – и он для убедительности постучал каблуком об пол.

– Присядемте, дружище Фишер, – сказал папа. Разговор шел в коридоре у дверей его комнаты. – Пройдемте вон туда.

Он показал рукой в сторону дедушкиной комнаты.

Мы все туда зашли. Папа уселся на диван и стал закуривать папиросу.

– Садитесь, садитесь, – он похлопал рукой по кожаному сиденью дивана рядом с собой. – Изволите рюмочку? Вон там (он ткнул пальцем в большой соломенный колпак, стоящий на столике сбоку). Help yourself, как говорят англичане. То есть угощайтесь, а в дословном переводе «помогайте сами себе». – Папа рассмеялся. – Ну садитесь же! – Фишер помотал головой и остался стоять. – Воля ваша, – сказал папа. – Я пригласил вас присесть, чтобы рассказать вам один старинный английский анекдот. Однажды у одного человека отвалилось колесо его телеги. И надо ж такому случиться – прямо у ворот сумасшедшего дома. Как раз в этот момент за решетчатыми воротами прогуливался какой-то сумасшедший в грязном халате и дурацком колпаке. А этот человек все никак не мог приладить колесо, потому что лопнули шпильки, которые крепили его к ступице. И вдруг этот сумасшедший сказал ему: «Сударь, каждое колесо держится на четырех шпильках, не так ли? Одолжите по одной шпильке от трех остальных колес и прикрепите им четвертое, которое отвалилось. Получится, что каждое колесо будет держаться на трех шпильках вместо четырех. Этого достаточно для того, чтобы потихонечку доехать до дому». – «Гениально! Великолепно! Благодарю вас! – воскликнул человек и добавил: – Но как вы могли догадаться? Как вам пришла в голову столь здравая мысль? Ведь вы же сумасшедший!» – «Да, я сумасшедший, – гордо сказал узник бедлама. – Я сумасшедший, но я не идиот».