Книга Дело принципа - Денис Драгунский

– Нравится? – обернулся он ко мне.

– Если ты искренен, то да, – сказала я.

– Разумеется, – сказал папа. – В отличие от некоторых, я всегда правдив, искренен, честен и ясен душой, – и написал: «P.S. На два лица» – и красиво расписался.

И объяснил мне:

– Это, как ты понимаешь, на тот случай, если она не захочет ко мне возвращаться, а напротив, захочет прийти с каким-нибудь (он помолчал, подыскивая слово), ну, с каким-нибудь своим другом, а может, с подругой. Сейчас среди женщин модно заводить подруг. Ну все, все. Я устал, – сказал он, со щелчком поднимая и захлопывая письменную доску бюро.

– По-моему, наоборот, ты отдохнул и разгулялся после этой кошмарной сцены. Скажи, папочка, ты не огорчаешься, что не продал землю?

– Ну вот, – сказал папа, – по второму кругу. Я же тебе говорил: благородный человек никогда не огорчается по поводу того, чего нельзя поправить.

– А благородный человек – это человек-машина? – спросила я.

– Отчасти, – сказал папа. – И на мой взгляд, это прекрасно.

– Точно, – сказала я. – Недаром у принца Гомбургского была серебряная нога. Наверное, если бы он был весь металлический, он бы не наделал глупостей.

– Какая ты у меня начитанная, – сказал папа. – Любо-дорого послушать. Ну все, ступай. Ступай, доченька.

Он протянул мне приглашение и конверт.

– Дай еще парочку, – сказала я, – на всякий случай.

– Ты отстанешь на меня наконец? – сказал он, выходя из комнаты и едва не толкнув меня плечом. – Возьми сама все, что тебе нужно. Тут не заперто. И отстань, отстань, отстань…

Я пошла в свою комнату, написала приглашение как надо, от своего имени, просто: «Мама, приходи ко мне на день рождения. Ты же обещала!». И никакой подписи. Написала еще одно. «Дорогой Габриэль! Любимый брат!» – это я писала итальянскому князю, которого мама якобы усыновила с папиного разрешения.

Но мне вдруг расхотелось ехать на Инзель, отвозить эти приглашения лично. Я попросила Генриха вызвать курьера и велела курьеру отвезти оба письма по маминому адресу – «Инзель-Сигет, IV/15, графине фон Мерзебург». Я хотела было отправить приглашение на Гайдна, 15, Петеру и еще прибавить конверт для Фишера (они же все время вместе), но потом решила, что за эти дни мы обязательно как-нибудь встретимся и я передам эти приглашения лично. То ли тому, то ли другому, то ли обоим сразу.

Так оно и случилось.

Я услышала какой-то шум в папиной комнате. Я как раз занималась с Вяленой Селедкой, с моей учительницей всемирной истории и истории искусств – я вам уже говорила, вы, наверное, помните, что она была известная в свое время историческая романистка и сочинительница увлекательных биографий великих художников. Но папа почему-то был уверен, что именно такая учительница мне и нужна. И не потому, что я – девица, а она сочиняла романы для дам, а потому, что у беллетристов есть, как выразился папа, некий общий взгляд. А при изучении истории гораздо важнее – по папиному мнению – именно общий взгляд, а не имена и даты.

Итак, я сидела в своем жестком кресле, делая вид, что пишу конспект.

В углу комнаты на диване сидела Грета, вся очень идиллическая, с пяльцами в руках, вышивая гладью уголки тонкой белой салфетки, украшая их маргаритками в точном соответствии с бумажным узором, наколотым на ткань, – сидела, чуть-чуть близоруко сощурясь. По-моему, у нее было неважное зрение. Может, это связано с беременностью? Черт его знает. Завтра мы собирались идти с ней к глазному врачу. Сидела, смешно подогнув ноги. Ее чудесные колени вырисовывались под новой просторной юбкой, а слегка круглящийся живот был прикрыт свежей блузкой и чем-то вроде казакина из синего атласа, который пока еще легко сходился на ней.

Вяленая Селедка ходила по комнате кругами и, слегка жестикулируя, рассказывала про Сто дней Наполеона, про битву под Ватерлоо, не преминула упомянуть про знаменитый дождь и еще более знаменитый насморк, и про бульдожье упорство герцога Веллингтона, который, не жалея ни солдат, ни офицеров, вцепился в самом деле, как бульдог, в окраину этой голландской деревушки и, наверное, поклялся страшной британской клятвой, что не сделает ни шагу назад. Далее Вяленая Селедка рассказала, что, по мнению герцога Веллингтона, битва под Ватерлоо была выиграна за несколько десятилетий до этого, и не здесь, в этих дождливых Нидерландах, а там, на Британских островах, на зеленых лужайках английских аристократических школ – Итона, Харроу, Регби и Винчестера.

Вяленая Селедка не преминула присовокупить, что нечто подобное спустя полсотни примерно лет сказал железный канцлер Бисмарк, с посмертной фотографией которого у меня вышел столь странный случай в имении, в библиотеке, в разговоре с папой и с дедушкой – когда я во всех подробностях описала фотографию, которой на самом деле не было. То есть она-то была, но ее не напечатали. Вяленая Селедка про это, конечно, не знала, да и я вспомнила только что. Но она отметила, красиво жестикулируя, как женщина-дирижер – ах, как жалко, что женщины не бывают дирижерами! – отметила, бросив левую руку вперед и еще немножко левее, как будто указывая барабанщику ударить в литавры, – что канцлер Бисмарк сказал: «Битву под Садовой выиграл и нашего древнего врага победил прусский школьный учитель».

– И хотя нам неприятно это слышать, – говорила Вяленая Селедка, – ибо Бисмарк называл древним врагом Германии именно Австрию, а Австрия – это отчасти мы, так что получается, что прусский школьный учитель раскатал и рассыпал именно наше воинство, – однако историческая истина важнее национальных обид.

Вот в таких умозаключениях и сравнениях, очевидно, и состоял тот «некий общий взгляд», который так ценил папа. Хотя на самом деле речь шла о подборе исторических анекдотов. Хотя, на самом что ни на есть рассамом-пресамом деле, какая разница?

Одной – наверное, меньшей – частью своей головы, я слушала и даже запоминала, что говорит Вяленая Селедка.

Бедная Селедка, я так и не запомнила ее имени. Ежели вам будет интересно, отыщите ее имя сами. Пойдите в библиотеку и потребуйте романы «Государь и канцлер», «Робеспьер и Марат», «Рафаэль и Форнарина». Пожалуй, достаточно. У нее все романы так назывались – такой-то и кто-то еще. Но почему же бедная? Думаю, Вяленой Селедке было совершенно безразлично, помню я ее имя или нет. Потому что для ее «общего взгляда», созерцающего королей, пап и великих мастеров Возрождения, я была слишком мелка, не сказать – незаметна. Сомневаюсь, что она помнила, как меня зовут. Она ко мне, по-моему, ни разу не обратилась по имени. А однажды, ожидая ее и глядя в окно, я увидела, как она, подойдя к углу, достала из ридикюля записную книжку и – скорее всего! – освежала в памяти адрес. То есть она и квартиры нашей не помнила. Еще бы! «Общий взгляд»! Только не думайте, что я на нее обижаюсь. Если бы я внезапно обеднела, просто совсем обнищала и вынуждена была бы снимать маленькую комнатку в небогатой квартирке, я бы хотела, чтобы моей квартирной хозяйкой стала вот такая Вяленая Селедка. Да, да! Я страшная болтушка и фантазерка. Я могу до полусмерти замучить разговорами и расспросами, но при этом терпеть не могу, чтобы ко мне приставали и меня расспрашивали.