Книга Посох вечного странника - Михаил Константинович Попов

поднял на него глаза и раскрыл ладонь. Ладонь была в крови. Из мешанины стекловолокна и кровавых сгустков торчали кристаллики и тонкие проводки.

Всё подтвердилось, что обнаружили они с Тасей. Всё. Но облегчения от этого Кай не почувствовал. Напротив. Его охватило сожаление, что всё обернулось именно так. И он горячо принялся успокаивать Самвела. Если Гюзель что и передала, то немногое. Проекция на спутник нынче редкая – их мало осталось в цепи, к тому же не сезон да и время для передачи не лучшее… Кай говорил, а Самвел молчал. Он сидел задумчивый и отрешённый, потом поднялся и ушёл.

В эту ночь Кай долго не мог уснуть. Прислушиваясь к беспокойному дыханию Таси, он ворочался, не находя удобного места. Однако не телу его было томительно и тревожно, а душе. Почему-то вспомнился один давний – Кай ещё только очутился в пещерах – разговор. За столом сидели Дебальцев, Шаркун, Самвел и он, Кай. Дебальцев и Шаркун рассуждали о том, почему захирела Россия, почему верх взяли жулики да пакостники, всякие мелкие людишки. И тут встрял молчавший до того Самвел:

– А ви знаетэ, пачему вымерлы диназавры?

Никто не ответил, но недоумение на лицах было красноречивее всяких слов.

– Люди их уничтожылы. – Самвел обвёл стол неторопливым взглядом. – Да, люди. Малэнкие люди – балших диназавров. Люди нэ охотылыс на диназавров. Оны кладкы их елы. Яица. И съэлы всэ. – Самвел раскрыл альбом и тыльной стороной волосатой руки хлопнул по странице. – На петроглифах кругы. Я ныкак нэ мог понят, аткуда. Калёс жэ нэ било тагда. Нэ изабрэлы. Яица! Аны рысовалы яица. Елы и рысавалы. Елы и рысавалы. Пака всё нэ съэли.

Прошла ночь. Наступил новый день, а с ним новые, хотя и всегдашние заботы. Обед в эти поры устраивали, когда обставали потёмки. Все уже сидели за столом, когда подошёл Самвел. За стол он не сел, а попросил выйти Кая. Кай последовал за ним, они прошли в их с Тасей уголок, который с некоторых пор Кай отделил досками. Самвел передал Каю свёрток:

– Пастав, пажалуста, на сваю полку. – Коснулся он плеча Кая и, не говоря больше ни слова, ушёл.

Каю стало тревожно. Он сел на топчан. Мысли колготились, путались, он никак не мог сосредоточиться. Посидев некоторое время в растерянности, Кай торопливо развернул мешковину. В свёртке оказался альбом. Кай раскрыл его. Это было самое дорогое, что у Самвела имелось, – его зарисовки петроглифов. В глаза бросились животное с длинным хвостом – оно напоминало лисицу – и человечек со странно квадратной головой и растопыренными, словно в растерянности, руками. Кай отпрянул, кинул альбом на топчан и в чём был бросился наружу. Но не через основной ход, а через тот, через который, как он догадался, ушёл Самвел.

Сумрак уже доконал короткий световой день. К тому же сыпал снег, как всегда вперемешку с сажей и пеплом. И хотя глаза быстро обтерпелись, видимость была всё-таки никудышная. Рука непроизвольно метнулась к поясу. Фонарик оказался на месте. Кай включил его, навёл под ноги. След Самвела – у него была характерная рифлёная подошва – вёл от пещеры к спуску. Кай устремился туда. Быстро пересчитал скользкие ступени и сбежал на берег. Справа, где уже вторую неделю работала плотинка, доносился гул. След Самвела был чётким – он направлялся туда. Рядом на свежей замяти читался другой след. Чей – догадаться было нетрудно.

Кай выключил фонарик и, оскальзываясь и задыхаясь от ледяного ветра, потянулся на звук. Шум усиливался. Плотинка была совсем рядом. Глаза настолько обтерпелись, что Кай стал уже что-то различать. Вот зыбкая тень – это парит полынья. А возле неё – два силуэта.

Кай крикнул, но голос не слушался его. Из груди вырвался лишь хрип, который едва ли можно было различить за шумом плотинки и гулом ветра.

Самвел стоял на кромке полыньи, держа в объятиях Гюзель – свою находку и своё несчастье. Она не сопротивлялась, не кричала, а стояла покорно и смирно. Кай понял, что собирается сделать Самвел. Это было страшно, что он собирался сделать, однако, должно быть, справедливо. Эта женщина для них – враг, опасный лазутчик. У них нет другого выхода.

Сердце Кая колотилось. Стужи он не чувствовал, хотя стоял с обнажённой головой и распахнутым воротом. Боясь пошевелиться и почти не дыша, он пристально вглядывался в темень. Ветер как-то странно притих, видимость улучшилась. Лиц Кай не различал, но силуэты просматривались ясно.

Что-то жуткое и в то же время прекрасное коснулось души Кая. Лопатки свело ознобом, но не от стужи, а от этого гибельного величия.

В этот момент Самвел поднял лицо к небу. Кай различил его профиль, обращённый к небесной полынье, в которой явственно замерцали звёзды. Потом Самвел, не выпуская женщины, слегка отстранился, широко осенил себя православным крестом и…

То, что произошло дальше, потрясло Кая. Он даже не закричал, настолько вдруг обессилел, а в изнеможении пал на колени и в последний миг зачем-то включил фонарик. Самвел что-то крикнул, не то протестующее, не то прощальное, но его уже ничто не в состоянии было остановить, потому что он всё решил.

Брызги взметнулись коротко и непреклонно, бурная вода мигом поглотила оба тела – и Самвела, и турчанки. Но Кай, стоя на коленях, всё вглядывался в буруны, и ему казалось, что вот тот пенный всплеск или вот тот – это вынырнувшая седая голова.

– Самвел, – тянул он жалобно и безнадёжно. – Самвел.

Долго стоял Кай на коленях, не в силах подняться. На сердце было пусто и тоскливо. Ещё один покинул Землю. И главное кто? Тот, который, казалось, больше всех верил в спасительную сказку Ковчега.

– Самвел, – плакал Кай.

9

Стоял декабрь – самый тягучий и тёмный месяц. Для Кая этот месяц был мрачен вдвойне – он тяжело переживал гибель Самвела. Ему казалось, что с уходом этого человека сжалась небесная промоина и на небе поубавилось звёзд.

Тяжёлые думы одолевали Кая. Мать по-прежнему в беспамятстве, и когда выплывет из этого состояния – неведомо. Альпийский монстр не прекращает своей охоты и рано или поздно доконает их, если не сопротивляться. А тут ещё эта бесконечно мрачная пора, которая вытягивает из тебя последние силы.

Уныние без конца терзало Кая. Он забросил альбом, перестал ходить на заветную делянку и даже ежедневные хозяйственные обязанности выполнял через силу.

Сколь долго продолжалась бы эта маета – кто знает. Но вот однажды морок, который застил его душу, пронизала нежданная