Книга История папства - Джон Джулиус Норвич

Французский президент отдал соответствующий приказ, и 25 апреля 1849 года генерал Никола Удино, сын одного из наполеоновских маршалов, высадился во главе девятитысячного корпуса в Чивитавеккье и начал сорокамильный марш на Рим. С самого начала он находился во власти ложных представлений, считая, что республику установила кучка революционеров вопреки желанию народа и она скоро рухнет, а потому ожидал, что его и французскую армию встретят как освободителей. Удино распорядился не признавать официально триумвират и ассамблею, но занять город без применения военной силы — по возможности, без единого выстрела.

Его ждал неприятный сюрприз. Хотя шансов успешно защитить Рим от хорошо обученной и экипированной армии у жителей было мало, тем не менее они активно занялись подготовкой к сражению. Их силы состояли из регулярных папских войск, карабинеров (особых частей итальянской армии с полицейскими функциями), гражданской гвардии, насчитывавшей в своем составе 1000 человек, добровольческих отрядов Рима численностью в 1400 человек и самого населения, также представлявшего собой немалую силу, — с оружием у кого какое было. Однако в целом сил оставалось отчаянно мало, и все возликовали, когда 27-го числа Гарибальди вошел в город во главе 1300 легионеров, которых он набрал в Романье. Двумя днями позже прибыл полк ломбардских берсальеров, которые выделялись своими широкополыми шляпами и плюмажами из черно-зеленых петушиных перьев. Силы защитников Рима возросли, но противник по-прежнему имел значительный численный перевес, и они знали об этом.

Первая битва за Рим имела место 30 апреля. День закончился удачно для оборонявшихся по причине некомпетентности и недомыслия Удино. Он не взял с собой осадной артиллерии и штурмовых лестниц; только когда его колонна, продвинувшаяся к Ватикану и Яникулу, была встречена огнем орудий, Удино начал понимать всю серьезность ситуации. Вскоре легионеры Гарибальди отбросили его, за ними быстро последовали берсальеры. Шесть часов Удино и его солдаты сопротивлялись как могли, но с наступлением вечера им пришлось признать свое поражение и отступить в Чивитавеккью (причем путь был долгим). Они потеряли 500 человек убитыми, 365 попали в плен, но хуже всего было, видимо, постигшее их унижение.

В ту ночь в Риме устроили праздничную иллюминацию, но все понимали, что интервенты вернутся. Французы убедились, что Рим оказался гораздо более крепким орешком, чем они ожидали. Но несмотря ни на что, они собирались разгрызть его. Всего немногим более месяца спустя, когда Гарибальди со своими легионерами и берсальерами выступил на юг, где встретил вторгшуюся неаполитанскую армию и без труда изгнал ее с территории республики, Удино получил подкрепления, о которых просил, и с 20 000 солдат и значительно более мощным вооружением 3 июня двинулся на Рим во второй раз.

Поскольку он вновь наступал с запада, то его ближайшею целью стали прославленные в истории сооружения — Вилла Памфили и Вилла Корсини на вершине Яникульского холма. К концу дня обе оказались в его руках, и французские орудия установили на Яникуле. Рим был обречен. В течение месяца защитники города отчаянно сражались, но утром 30 июня Мадзини обратился к ассамблее. Существует, сказал он, три возможности: обороняющиеся могут капитулировать, продолжать сражаться и умереть на улицах города и наконец отступить в горы и продолжать борьбу. Около полудня появился Гарибальди, покрытый пылью, его красная рубашка пропиталась кровью и потом. Он огласил свое решение. Вопрос о капитуляции он, разумеется, даже не ставил; борьба на улицах, подчеркнул он, также невозможна. Когда Трастевере (район Рима к западу от Тибра) будет оставлен — а это придется сделать, — французские пушки могут просто разрушить город. Остается уходить в горы. «Dovunque saremo, cola sara Roma»[307], — сказал он собравшимся.

Теперь в Риме ожидали возвращения папы, но тот не очень-то спешил. Он понимал, что нормальная жизнь в городе восстановится лишь через несколько недель или даже месяцев. В любом случае какой политики следовало теперь ему придерживаться? В целом он был рад, что Луи Наполеон согласился оставить французский гарнизон (в самом Риме или поблизости от него, значения не имело): в нем могла возникнуть нужда. Однако он решил, что не позволит принцу-президенту диктовать ему дальнейшие действия. Ни в коем случае он не собирался возобновлять действие конституции 1848 года, собираясь лишь объявить весьма ограниченную амнистию и создать Государственный совет и Законодательную ассамблею. Только когда французы приняли эти условия, он согласился возвратиться в Рим; в свою очередь, его торжественный въезд в город состоялся лишь 12 апреля 1850 года. На сей раз, однако, он не захотел разместиться в Квиринальском дворце: с ним у него были связаны слишком несчастливые воспоминания. Вместо этого он направился прямо в Ватикан, где его преемники живут до наших дней.

* * *

Привели ли события quarantotto к серьезным переменам или нет? К началу 1850 года очевидным казалось второе. Пий IX возвратился в оккупированный французами Рим; австрийцы вновь укрепились в Венеции и Ломбардии; в Неаполе «король-бомба» Фердинанд II[308] разорвал в клочки конституцию и восстановил абсолютизм; во Флоренции, Модене и Парме, находившихся под австрийским протекторатом, установилось во многом аналогичное положение. На всем полуострове только Пьемонт оставался свободным, однако и здесь многое изменилось. Высокий, статный, идеалистически настроенный Карл Альберт умер. Его сын и преемник Виктор Эммануил II, низенький, толстый и необыкновенно уродливый, более всего интересовался (по крайней мере на первый взгляд) охотой и женщинами. Но он был гораздо умнее, чем казалось. Несмотря на природную застенчивость и неуклюжесть на публике, он не давал себя провести, когда дело касалось политики. Трудно представить Рисорджименто без него.

Однако даже Виктор Эммануил мог бы потерпеть неудачу, если бы не Камилло Кавур. Кавур стал премьер-министром Виктора Эммануила в конце 1852 года и пребывал у власти с короткими перерывами последующие девять лет — лет, ставших решающими для Италии. Внешность Кавура, как и его повелителя, была обманчивой. Невысокий, пузатый, с покрытым пятнами лицом, редкими волосами, носивший очень сильные очки, он ходил в поношенном платье и на первый взгляд не производил особого впечатления. Но ум его обладал остротой клинка, и едва Кавур начинал говорить, мало кто мог устоять против его обаяния. Внутри страны он продолжал осуществлять программу церковной реформы — зачастую вопреки мнению благочестивого короля-католика. Внешняя же политика его была направлена на осуществление мечты об объединении Италии вокруг Пьемонта. Но как достичь этого, когда Австрия удерживала под своим контролем Венецию-Ломбардию, а Папскую область охраняла французская армия? К началу 1866 года, когда он вместе с Наполеоном III[309] оказался за столом переговоров в Париже после Крымской войны, дабы обсудить условия мира, у Кавура появилась новая — и восхитительная — надежда на то, что, возможно, император готов содействовать в долгожданном изгнании австрийцев, несмотря на то, что в прошлом его политика никак не способствовала осуществлению этого замысла.