Книга Захват Московии - Михаил Гиголашвили

— «Кривая Накрутка», «Косая Навёртка»… Гнутка, от biegen.[118]

Алка поняла:

— А, наверно, крутым слесарем был, а потом крепко выпил и наутро, с похмелья, резьбу запорол где-нибудь на колодезном журавле, а мальчишка какой-нибудь шустрый пизданулся в колодец вместе с ведром… А твоя от чего идёт — Боммель, фон-барон?

Я предположил, что от «bummeln», что значит — «болтаться», «шататься». Алка всплеснула руками:

— Гуляка, шатун… Ну ты и дурачок! Мы тебя тут с Наталкой ждем, клиентов на хер посылаем, а ты в Можайске книги смотришь! Лохарик, в натуре! Лузер!

— А, знаю, лузер, проигральщик… Да, я — фон Лузерлох!.. Но Шатунка… Гулянка… А как ласковое от «Фредя»?

Алка задумалась секунд на пять.

— Ну, много… Фреденька… Фредечка… Фредик… Фре-дюнька… Фредюшка… Фредуляшка… Фредулька… Фредулечка… Фредуленция… Фредульчик… Фредяшка-какашка…

А я слушал, открыв рот: вау, немцы, где вы? Одна форма — Fredchen — и всё, а тут… Какой же язык богаче выходит?..

Так, неторопливо, пилась вторая бутылка кенгурятины, которая оказалась крепкой и ударила в голову. Мы начали украдкой касаться друг друга. Я залезал ей под юбку, трогал её за горячие бедра, стал шептать ей в шею, как я хочу видеть её в Баварии, у дедушки Людвига в летней бане, где я в первый раз был с женщиной и где мне всегда хочется… И целовал её ухо в мелком пушке, тянулся к губам, добрался до мясистой груди (вспоминая, как всегда, ту, первую, соседскую молодую вдову, голубоглазую и грудастую: я заманивал её в баню, начинал трогать, целовать, она всё время повторяла «Nein, bitte, nein, bitte!», млела, глубоко дышала, шарила по мне цепкими и сильными пальцами, а потом, заткнув за пояс юбку, стянув трусики и обнажая пышный белый зад, неторопливо вставала на скамью на колени, основательно утаптывалась, упираясь грудью в скамью и двумя руками растягивая ягодицы)…

Мы и не заметили, как из кустов появились два типа, похожие на дворняжек. Очень нетвёрдо ступая и качаясь, они что-то обсуждали (Алка тут же отодвинулась от меня, я напрягся). Вот один, в кепочке козырьком назад, шатаясь, подошел поближе:

— Граждане, не поможете? На билет до мамы не хватает. Вы, я вижу, пьете?

Алка нахмурилась:

— Что было — выпили, вот, если хочешь… — Она показала ему глазами на бутылку в моей руке, на что он презрительно поморщился:

— Я что, нищий? На билет, я сказал, до больной мамы не хватает!

«Я сказааал!» Я встал:

— А чего тебе… необходимо?

— Ты, друг, не хорохорься…

— Я не хорюсь, говорю. — Как назло, из жлобских слов ничего на ум не приходило, кроме: — Переживай!

Подобрался второй, услышал:

— Э, да ты не русский… А ты, шалава? Чего это, а?

Алка встала:

— Идём, Фредя. Чего тебе? Отвали, не то милицию вызову! — погрозила она мобильником и хотела пройти, но ей загородили дорогу:

— Куда, коза? Ты чего это с чурками якшаешься?

— Какой он тебе чурка, балда? Это чистый бундес! Это ты чурка перед ним!

Тип в кепочке смотрел на меня водянистыми глазами:

— Ещё того хуже! Ты чего к нашим бабам пристаешь, немчура? За это платить надо, поняяял?.. Баблооо гони, я сказааал!

И он схватил меня за руку с бутылкой, я дернулся, вырываясь, и случайно попал ему горлышком бутылки куда-то под челюсть, отчего он ойкнул и отшатнулся, хватаясь за воздух и хрипя:

— Ты чего?

Алка, выхватив что-то из сумки, стала пылить струёй второму в лицо, отчего тот, сделав несколько нелепых шагов назад, осел в кусты. Алка хотела перескочить через скамейку, закинула уже ногу, но тип в шапочке ухватил её за ступню.

— Пустить ей! — закричал я. — Я сразу бью! Сюка!

И вдруг увидел в руке у опыленного нож и от страха ударил держащего Алку типа по голове бутылкой. Стекло разлетелось, а тип покатился на землю. Алка, задрав юбку, перелезла через спинку, крикнув:

— Бежим! — и я, откинув осколок бутылки и обогнув скамью, бросился за ней.

Опыленный тип, выпрыгнув из кустов и обогнув скамейку, попытался достать меня ножом, но лезвие только скользко чирикнуло по крепкой лоснящейся куртке, а он не удержался и упал на землю.

Мы пробежали мимо каких-то людей с собаками… мимо стайки детей… мимо зонтов кафе… завернули на большую улицу, где следовало сбросить ход и пойти не спеша. Задыхаясь, мы шлискорым шагом, приходя в себя после бега.

От волнения меня тошнило, я стал мелко-мелко глотать, отчего кислотное мутилово отпустило. Но я чувствовал себя крепко и уверенно: Фредя — молодинец, не побежал, а ударил! И этого дворняжку сейчас, и Стояна в ресторане… Ну и что, надо учиться, если в гимназии не научился, хотя в школе у нас были турки-драчуны и пара хитрых итальянцев, с которыми они всегда дрались, но это было без ножей и большой злобы, скорее из куража… Это хорошее французское слово — «courage». Вот и у меня сегодня — кураж, в голове — раскардак, под рукой — Алка. А в душе гордость — не испугался, а дал по куполу, чисто и реально! Да и какой у него купол?.. Так, голова в шапочке, как у тех стариков, что водку на чердаке варили и других сожгли, за что сидеть Раисе до гроба в Столыпинске…

Алка нежнощупала и гладила мой локоть, отчего было приятно, но гордость мешалась теперь с беспокойством: ведь я видел кровь из-под шапочки на лбу ударенного!.. Опять криминал!.. Что за реверс? Мало было 50 тысяч заплатить? Но что делать — он же нападал? Любой суд оправдает. Да, но… больше квази-Гагарина я видеть не хочу. Да и полковника не желаю! Бежать сейчас, одному! Но он знает рейс, найдет… А тот тип с ножом… Хотел меня в спину ударить, куртка максимычевская спасла — крепкая, битая, путная, спасибо ему и удачи!

«Злом зло убил!» — вдруг пришла фраза, я начал вспоминать, откуда она («не из Лютера ли?»), стал беспокоиться, оглядываться:

— Алка, пусть чёрт туфли берёт, поехали отсюда, komm, weg von hier![119]

Алка преданно сжимала мой локоть:

— Комм так комм… Ладно. Я еще дома поищу, кажется, Стояновы обувы где-то торчат… А ты молоток! Ну, фашист! Дал ему как следует! С такими так и надо, а как еще? «Я сразу убью» — и как даст по башке бутылкой! — восхищенно изобразила она. — Ты не трус, не сдрейфил!

— Дрейф… Да, я как плыл… плавал… в дрейфе…

Когда мы добрались до квартиры, было уже темно, в домах светились окна.

Алка уступила мне свою комнату (где главной мебелью была очень большая трёхспальная постель и не менее большое зеркало рядом с ней):

— Ляг, отдохни перед дорогой, а я с сестрой телик посмотрю, — и ушла в другую, где бубнил телевизор и сестра занималась сортировкой тёплых вещей для посылки, вслух комментируя новости: