Книга Повседневная жизнь Москвы в Сталинскую эпоху 1920-1930-е годы - Георгий Андреевский

Сначала люди скептически усмехались, услышав, что кого-то обвинили в шпионаже, потом пугались, как бы на них самих чего-нибудь не подумали, если они не поверят, а потом и сами стали верить. Верили же в средневековой Европе еще в XVII–XVIII веках, что ведьмы похищали из могил детей, убитых ими еще до крещения, и варили из них мазь, с помощью которой летали на метле! Почему же в начале XX века не верить во вполне реальные вещи?

Отношение же к иностранцам и иностранному по мере отхода от идеалов мировой революции становилось у нас все хуже. В зарубежных гостях все больше видели не «братьев по классу, по борьбе», а шпионов и диверсантов.

Издаваемая в Париже газета «Последние новости» в 1931 году опубликовала заметку под названием «Ненависть к иностранцам». В ней описывалось, как около продуктового магазина в Москве (бывшем магазине Абрикосова), где обычно делали покупки иностранцы, собиралась кучка голодных и оборванных граждан. Они побирались, что-то искали. Когда же иностранцы проходили мимо них с пакетами, наполненными разными деликатесами, то вслед им неслись проклятия и площадная брань.

С заместителем заведующего издательством «Сов-торгфлот» Николаем Николаевичем Полтневым в 1927 году из-за этих самых иностранцев произошла печальная история. Из уютной московской квартиры он был вынужден на три года уехать на Урал по постановлению Особого совещания при Коллегии ОГПУ. А все из-за того, что в свою записную книжку записал адреса и номера телефонов норвежского представительства, британской коммерческой миссии, чехословацкой, шведской торговых делегаций, латвийской и германской торговых миссий. И хотя «органы» в шпионаже его не изобличили, но посчитали, что пребывание его в столице с такими связями излишне. Бывшей княгине, а в то время делопроизводителю «Машинотреста» Надежде Александровне Ширинской-Шихматовой в 1927 году дали пять лет за то, что она встречалась с иностранцами, а у себя дома «хранила документы ликвидационной комиссии «Машинотреста», представляющие интерес для иностранцев». Юстиция тех лет не утруждала себя доказыванием выводов о «заинтересованности иностранцев» или о шпионаже. Достаточно было факта встречи с иностранцем или иного с ним общения.

Существовала, например, такая формулировка для обвинения по статье 58–6 УК РСФСР (шпионаж): «Имярек совершил то-то и то-то при подозрительных по шпионажу обстоятельствах».

Постепенно в стране одним из основных мотивов поведения людей стал страх. О разнообразных причинах его высказался в пьесе Афиногенова «Страх» профессор Бородин. Он говорил в своем монологе: «Молочница боится конфискации коровы, крестьянин — коллективизации, совработник — непрерывных чисток, партработник боится обвинения в уклоне, научный работник — обвинения в идеализме, работник техники — во вредительстве… Страх заставляет талантливых интеллигентов отрешаться от матерей, подделывать социальное происхождение, пролезать на высокие посты… Да-да, на высоком месте не так страшна опасность разоблачения. Человек становится недоверчивым, замкнутым, неряшливым и беспринципным».

Казалось бы, слова профессора должны были прозвучать как приговор существующему порядку вещей, но это не так. По мысли автора и партийной критики, главным в существующую эпоху были не неудобства и амбиции людей, а те самые конфискации, коллективизации, «чистки», обвинения в уклоне, в идеализме, вредительстве. Это они создавали новую страну, нового человека, который был лишь материалом этой великой стройки.

В той же пьесе есть такая сцена: профессора Бородина приглашают в ГПУ Здесь «опыт» над ним проводят чекисты. Его заводят в кабинет, предлагают посидеть и в его присутствии допрашивают свидетелей. Перед ним проходит череда людей, которых он считал своими единомышленниками. ГПУ их «препарирует», показывая профессору их подлинное лицо. «Это вам, интеллигенты, не лягушек потрошить, смотрите, как работают настоящие «ученые»!» — как бы говорят своим поведением чекисты. Услышанное там заставляет Бородина отказаться от своих «интеллигентских» взглядов и вернуться в лабораторию, которую он хотел оставить. Оказалось, что люди эти не стоили того, чтобы из-за них бросить работу.

Таким образом, человек приобретал прикладное значение. И чем дальше — тем больше. Человека воспитывали, исправляли и даже конструировали.

В 1927 году П. Керженцев, партийный деятель от литературы (одно время он возглавлял Комитет по делам искусств), в статье «Человек новой эпохи», опубликованной в журнале «Революция и культура», писал о том, что мировоззрение этого человека, его поведение будут определяться идеей борьбы за коммунизм, так как в нем будет сильная классовая пролетарская установка, а через десять-пятнадцать лет, когда идеи коммунизма, марксизма, ленинизма через школу, печать, искусство проникнут во все поры, они (идеи) станут как бы инстинктом всякого активного общественного работника. Наряду с политическими вопросами, продолжал Керженцев, человеку новой эпохи будут свойственны навыки хозяйственника, он будет ориентироваться в экономических и хозяйственных проблемах, а поскольку хозяйственная и культурная работа будет сменяться упорными войнами, яркой его особенностью будет революционность. Слабость воли, вялость в работе, мещанская забота о личных интересах в ущерб общему делу станут жалкими пережитками прошлого.

По мнению Керженцева, новый человек обязательно будет общественником. Общественная работа станет его стихией, НОТ — научная организация труда — будет органическим элементом новой эпохи… Интернационализм — его естественным состоянием. Личные отношения между людьми будут проникнуты чувством товарищества, простоты, ясности и бодрости. Новый человек будет вообще чужд пессимизма… бодрость, уверенность в окончательном торжестве коммунизма, трезвый оптимизм — вот, по мнению Керженцева, непременные психологические черты работника переходной эпохи.

Естественно, в этих пожеланиях автора статьи смешались благие побуждения с идеологической заданностью. В те годы любили проектировать, конструировать, провозглашать. Бухарин в 1935 году на страницах «Известий» сформулировал такое понятие, как «героический советский народ». Николай Иванович противопоставил нашу идеологию фашистской. «Там, в Германии, — писал он, — фашизм провозглашает расу господ, которая противопоставляется другим людям, а в нашей стране «идет великое объединение основных творческих сил общества», состоящего из рабочего класса, колхозного крестьянства и интеллигенции, ставшей на огромнейший процент «пролетарской». Одну из основных черт новой эпохи составляет единство трудящихся разных национальностей в нашей стране. Героический советский народ — это и «молодые хозяева страны». Героический советский народ — гарантия того, что «оголтелому фашистскому топору не удастся отсечь голову человечеству и не удастся утопить его темной средневековой ночью в его собственной горячей крови»».

Эти слова, ставшие пророческими, не похожи на бодренькое: «Мы фашистов не боимся…» В них предчувствие великих страданий и лишений. Может быть, в них отозвалось предчувствие собственной гибели?

Другие, более оптимистичные авторы считали своим долгом готовить молодежь не к защите цивилизации и своей страны, а к ведению классовых войн для установления социализма во всем мире. О Керженцеве мы упоминали, а вот в 1931 году А. К. Виноградов, выступив в «Литературной газете» по поводу включения в список для внеклассного чтения школьников романа Ремарка «На западном фронте без перемен», разразился таким пассажем: «Как можно воспитывать трудовой энтузиазм школьника, энтузиазм, связанный с добровольным перенесением трудностей, если мы книгой Ремарка будем напоминать ему на каждой странице о том, что война плоха только потому, что люди на ней умирают или переносят боль от ранений, контузий и болезней? Как велико будет различие мироощущения такого школьника от ощущения пролетария, получившего ожог при отливке блюминга и успешно продолжавшего работу, вопреки возгласам товарищей, испуганных запахом жареного мяса… Никто не думает, что при коммунизме исчезнет зубная боль, еще менее оснований предполагать, что капиталистический мир уступит без боя дорогу социализму»… Другие люди были нужны, такие, о которых поэт Николай Тихонов сказал: «Гвозди бы делать из этих людей — крепче бы не было в мире гвоздей».