Книга Михаил Горбачев: Жизнь до Кремля - Николай Зенькович

За взяточничество Соколов ранее не судился. В 1959 году он, правда, был приговорён к одному году исправительно-трудовых работ за обсчёт пассажира (Соколов работал тогда шофёром такси), но эта судимость была погашена ещё двадцать с лишним лет назад. Единственное, что было налицо, — директор «Елисеевского» неоднократно давал и брал взятки. Что касается особо отягчающих вину обстоятельств, то Демидов определил их как «вовлечение в преступную деятельность значительного числа подчинённых Соколову должностных лиц». Наверное, не стоит напоминать, что по делу проходили люди вполне взрослые и насильно вовлечь их в такую опасную игру, как взяточничество, было бы довольно сложно. Однако этот же факт был расценен Демидовым и как доказательство того, что «сама личность Соколова представляет исключительную опасность для общества».

По мнению Сарумова, подобное заключение было вынесено с целью «усугубить вину Соколова и подвести его под расстрельную статью».

Соколов добровольно ушёл на фронт в семнадцать лет, демобилизовался только в 1947 году. Был ранен. Награждён двенадцатью правительственными наградами.

По решению суда он был лишён орденов Трудового Красного Знамени, Дружбы народов и медалей.

Жена Соколова тоже пострадала после ареста мужа. По указанию Гришина её исключили из партии и сняли с должности заместителя директора ГУМа по коммерческой части.

Расправа над Соколовым была показательной. Уже после его расстрела суды продолжали выносить приговоры работникам Главторга, которые основывались на показаниях расстрелянного директора «Елисеевского». Опровергнуть их было некому».

Каким-то чудом видному бытописателю Москвы 70-х — 80-х годов А. Рубинову удалось раздобыть чужое приглашение на суд — прессу не допустили. Что ему запомнилось? Аплодисменты смертному приговору.

А. Рубинов:

«Произошло то, чего меньше всего можно было ожидать: зал начал аплодировать… Молодые люди спортивного, совсем не торгового вида яростно били в ладоши. Они одобряли приговор к смерти — радостно и победно. Некоторые приглашённые мужчины и женщины, побледневшие ещё больше, с выражением страха, с пониманием намёка на их собственную судьбу, тоже захлопали — чтобы не подумали, что они не одобряют справедливого «приговора именем Российской Федерации».

Из зала попросили выйти сначала публику — после того, как удалились судьи и заседатели. Окаменевший Соколов с руками, скреплёнными позади, стоял, как памятник, — его оглушило то, что произошло.

У подъезда суда стоял в ожидании пассажира странный автомобиль — закрытый кузов с маленьким окном в решёточку. К нему медленно вели главного подсудимого. Он едва передвигал ноги. Его подсадили, он оказался в закрытом кузове, человек в военной форме повесил за ним на дверь замок.

Какая-то женщина в косынке на шее подбежала к странной машине и сказала, не подумав:

— До свидания, Юра!

«До свидания?» А худощавый мужчина, очень схожий лицом с Юрием Константиновичем, — возможно, брат — побежал рядом с тронувшейся машиной, в окне которой неясно показался знакомый профиль, и крикнул:

— Юра, прощай!»

Прав А. Рубинов: пустые прилавки, вечный, неискоренимый дефицит, чёрные потайные ходы для привилегированной публики не могли исчезнуть даже после наказания торговцев смертью. Это — следствие общественно-политической системы. В этом могли убедиться сами зачинщики убийства, которые ничего не добились, хотя и сместили в Москве всех руководящих торговых работников. На их место наехали издалека в Москву готовые к бою радостные, громко говорящие, нахрапистые люди — из Горького, Томска, даже с Камчатки. Они засучили рукава и стали править магазинными делами.

И в московских магазинах стало ещё более пусто. Как в ангаре, из которого вылетели все самолёты. Появились — «для контроля над распределением» — всевозможные талоны. На сахар, на муку, на сыр, колбасу, ириски. Москвичам выдали «визитные карточки» с фотографией владельца, которые надо было предъявлять в магазине, чтобы кулёк с сахаром, сосиска, брусок масла, упаси боже, не оказались в руках приезжего голодного человека.

Однако новые, возглавившие руководство городской торговлей люди кое в чём изрядно преуспели: они захватили лучшие квартиры в престижных домах… Ещё до того, как большинство их без всякого сожаления сняли с работы как несправившихся.

Народ не понимал, что московское «торговое дело» не имело никакого отношения к торговле — только к политике. Андропов боролся со своим соперником — В.В. Гришиным, надеялся сокрушить его разгромом руководящего столичного торгового гнезда и тем завоевать народное доверие.

В. Болдин:

— М.С. Горбачёв не терпел и В.В. Гришина, что было, очевидно, взаимно. Всесильный московский секретарь имел большое влияние и примыкал к группе Черненко. Поэтому Горбачёв хотел его максимально ослабить, и скоро повод для этого представился. В Москве прошло несколько громких дел с осуждением торговых работников. Стало очевидным, что во взяточничестве замешан и всемогущий начальник управления торговли столицы Трегубов. Расследование этих дел обеспокоило Гришина. Он отлично понимал, куда направлены стрелы. Осенью 1984 года он позвонил Горбачёву, и я слышал этот разговор. Гришин только что вернулся из отпуска и, узнав, что в ЦК КПСС занимаются проверкой связей торговых работников столицы с партийным аппаратом, с возмущением говорил об этом с Горбачёвым.

— Партийная организация МГК КПСС не может нести ответственность за всех жуликов, — вспылил Гришин, — тем более недопустимы намёки на личные связи руководства города с Трегубовым, другими руководителями торговли.

Горбачёв успокаивал Гришина, говорил, что это расследование не попытка нанести ущерб авторитету городского комитета, его секретарей, но истину надо установить.

— Забеспокоился, — положив трубку, сказал Горбачёв, — наверняка там не всё чисто. Надо дело довести до конца.

К завершению дела подключился Е.К. Лигачёв. Постепенно стали всплывать всё новые факты различных нарушений и приписок. Е.К. Лигачёв стал раскручивать вопрос о приписках в жилищном строительстве. По Москве распространились различные, подчас невероятные слухи. Говорили о причастности к злоупотреблениям Промыслова и Гришина. Всё это ослабляло руководство города, делало его беспомощным.

Черненко часто выручал Гришина, но как кандидат в лидеры партии секретарь Московского горкома КПСС был скомпрометирован.

В свою очередь и Гришин немало сделал для слабеющего генсека, оставаясь верным ему до последнего часа. Может быть, довольно вызывающая связь Гришина и Черненко заставила московского лидера, искупая вину, одним из первых поддержать Горбачёва при выдвижении его на пост генсека. Трудно сказать, насколько это продлило его пребывание на посту члена Политбюро. Но скоро Гришина пригласил Горбачёв и имел с ним беседу, после чего Гришин сложил свои полномочия, уйдя на пенсию. Вдогонку ему шли публикации, продолжавшие компрометировать руководителей горкома КПСС.