Книга Вельяминовы. Время бури. Книга третья - Нелли Шульман

– Она в безопасности, – успокоил себя рав Горовиц, – и ее сестра тоже будет. И Эстер. Наримуне и Меир все сделают… – дышать было немного больно, пальцы отчаянно ныли. Врач предложил Аарону морфий, но рав Горовиц отказался, решив потерпеть.

– Хорошо, что рука левая… – он полусидел, прислонившись к стене, укрывшись одеялом:

– Я мезузы пишу, тфилин. Правая мне еще пригодится, – врач обещал, что пальцы срастутся быстро, оставшись лишь немного искривленными. Поезд тронулся. Они шли вровень с вагоном, держась за руки:

– Напиши… – Регина постучала в стекло, – пришли телеграмму, из Харбина, обязательно…

Аарон, кивнув, улыбнулся.

Регина и Наримуне остановились на краю перрона. Поездные огни погасли в сумерках, часы пробили десять вечера:

– Они ночью границу минуют, – поняла Регина, – впрочем, теперь все в порядке. Аарон при паспорте, Америка нейтральная страна… – она прижалась щекой к плечу мужа:

– Я по этому перрону бежала, милый. Я только сейчас поняла… – Наримуне обнимал ее за плечи:

– Чему я очень рад, дорогая моя графиня Дате… – он поднял голову: «Смотри».

В темном небе вились белые голуби. Регина увидела, как они летят вслед за поездом:

– Мы утром в Швеции окажемся. Остается только ждать. Пока ты в Париж съездишь, пока Аарон телеграмму пришлет… – муж поднес ее крепкую, маленькую ладонь к губам: «Значит, будем ждать, любовь моя». Они постояли, глядя на юг. Птицы пропали в ночном небе, среди крупных, летних звезд.

Хозяин кафе «Ягайло» с интересом смотрел на высокого, красивого мужчину, привольно устроившегося в большом кресле. Литовец узнал летний костюм серой, тонкой шерсти, с легкой искрой, и темно-синий шелковый галстук. На прошлой неделе этот костюм носил манекен, стоявший на витрине универсального магазина пана Файнберга, за углом от кафе. Сейчас на дверях магазина висела табличка «Закрыто». Пан Файнберг, по слухам, отправился, как это называли в городе, подышать морским воздухом.

Хозяин «Ягайло» сам приготовил похожую табличку, и рассчитал официантов. На обстановку он махнул рукой: «Пусть Советы, что хотят, то и делают». Было немного жаль лучших в городе бильярдных столов, заказанных, пять лет назад, в Англии, у компании Riley, но вывезти их в Швецию не удалось бы. На складе лежали запасы спиртного, банки с русской икрой, испанская ветчина, итальянские сыры и оливки. Хозяин, стоя в холодной кладовой, поджал губы: «Придется все оставить». Золота у него, впрочем, хватало и на оплату рыбакам, и на обустройство в новой стране.

– Начну с ларька, с какими-нибудь сосисками… – он оглядывал элегантный зал, со столами серого мрамора, отполированными половицами, афишами кинофильмов на стенах, с подиумом, где красовался концертный рояль. Фарфоровые пепельницы блистали чистотой, в хрустальных люстрах переливался полуденный свет. Хозяин поправил накрахмаленную скатерть:

– Мой отец кофейню открыл, в прошлом веке. Пятьдесят лет на одном месте… – вернувшись в кабинет, он занялся подсчетами. Посетитель застал его за расходной книгой. Литовец, глядя на него, вспомнил:

– Саквояж тоже стоял у Файнберга. Я купить его хотел, вещь красивая, для джентльмена. Хотя с таким багажом в Альпы ездят, на лыжах кататься, а не в трюме рыбацкой лодки прячутся, – саквояж был мягкой, черной кожи. Такими же оказались ботинки незнакомца. Он курил кубинскую сигару. Табачный магазин пана Свентицкого тоже закрылся, два дня назад. Хозяин, мимолетно, пожалел, что не собрался зайти к пану Анджею за сигарами. Белокурый мужчина изящным жестом стряхнул пепел:

– Пан Витаутас, здесь… – он повел рукой в сторону саквояжа, – плата за вечеринку. Аренда зала, провизия, спиртное, труд оркестра, официантов… – незнакомец говорил на отличном русском языке. Пан Витаутас вспомнил:

– Эмигранты, оставшиеся в Литве после революции, похоже, говорили. Они все бежали. НКВД их в первую очередь арестовывает… – в городе шептались о камерах и допросах в Девятом Форте. Приговоренных к высшей мере наказания, по слухам, вывозили в лес, расстреливая из пулеметов, как польских пленных офицеров, под Смоленском.

На домах расклеили приказы временной военной администрации. Все банки национализировали, все частные счета с балансом больше тысячи литов, тоже. Коммерческая и личная недвижимость площадью больше ста семидесяти, квадратных метров переходила государству. Предприятия, где работало больше двух десятков человек, становились общественной собственностью.

– То есть советской, – кисло поправил себя пан Витаутас.

Кафе, и квартира, по новым правилам, больше ему не принадлежали. Недвижимость было не продать, даже за бесценок. Он вспомнил, что в Германии, Гитлер, ариизировал имущество евреев:

– Никакой разницы, – подытожил хозяин, – бандиты, что один, что другой. Рука руку моет.

Некоторые литовцы переходили границу на севере, чтобы оказаться в Мемеле или Кенигсберге. У хозяина кафе имелись знакомые, ставшие подданными рейха. Многие считали, что Гитлер, по крайней мере, разрешает людям оставаться предпринимателями, и, вдобавок, избавляет их от еврейской конкуренции. Пан Витаутас ничего против евреев не имел, а Гитлера считал сумасшедшим:

– Хорошо, что удалось Янека уговорить в леса не отправляться… – единственный сын хозяина, студент коммерческого факультета университета, намеревался, в свои восемнадцать, сражаться с большевиками в подполье. Пан Витаутас потратил много времени, убеждая сына, что Советы, все равно, рано или поздно, найдут и уничтожат всех инакомыслящих.

– О независимой Литве можно забыть, – жестко заметил он сыну, – как и о независимой Польше. Наша страна, навсегда, исчезла с карты… – они с женой положили в багаж маленький, литовский флаг, взяли гимназические учебники языка, сборники стихов и кусочек балтийского янтаря. Камень они с женой нашли в Паланге, двадцать лет назад, гуляя по берегу, во время медового месяца. Пан Витаутас вспомнил теплое, золотистое сияние:

– Хорошо, я позвоню метрдотелю, пианисту… – он решил, что мужчина, наверное, тоже эмигрант:

– Советские люди так хорошо не одеваются… – хозяин «Ягайло» насмотрелся на офицеров и солдат, заполнивших город. На улицах попадались и мужчины в штатском, в плохо сшитых, почти одинаковых костюмах, с неприметными лицами. Все знали, что это работники НКВД.

Незнакомец посмотрел на простой, стальной швейцарский хронометр:

– Очень хорошо, шановный пан. Моя благодарность, разумеется, измеряется в твердой американской валюте… – он достал из саквояжа пухлый конверт:

– Не забудьте пригласить цыган… – на красивых губах заиграла улыбка, – с гитарами… – русские рестораны в Каунасе, предусмотрительно, закрылись, но пан Витаутас знал, где найти музыкантов. Кивнул, он принял деньги. Незнакомец поднялся. Глаза у него были голубые, яркие, словно спокойное, летнее небо. Он протянул сильную руку: «Рад познакомиться».

Мужчина не представлялся, а пан Витаутас решил не задавать лишних вопросов. Он только поинтересовался: «Это частная вечеринка?»