Книга Теневая месса - Дарья Кадышева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Знаешь, твои игры меня порядком…
— Замолчи, — выдохнул Конор, вжимаясь в её тело, наполняясь её запахом. — Молчи, я прошу тебя…
Её голос…
Это уже никакие не игры. Это, блять, конец света.
Всё стирается в пыль, когда он вновь смотрит на неё.
Он не тонул в её глазах — он летел камнем на их тёмное золотое дно. Летел так быстро, отчаянно набирая скорость и почти физически ощущая, как отключается сознание, как его руки ползут вверх по её шее, добираются до затылка, как пальцы врываются в черноту её волос, как притягивают её голову к себе, чтобы впиться в эти губы поцелуем. Больным. Жестоким. Отрывающим от него кусок за куском, потому что так быть не могло.
Это ведь всего лишь сон. Дурной, приятный, странный сон.
В голову бьёт мысль, что он не видит снов с самой своей смерти, уже когда он слышит беззвучный вопль — тихий ужас, поднявшийся в самой груди, заглохший где-то в глотке. Открытая рана. Кровавая тоска. Пламя её кожи, безумный жар щёк, остервенелый язык… Так нужно, всё, что было в ней, может, ещё немного больше, это нужно ему, потому что если сходить с ума, то только так, с корнями вырывать в себе цинизм и принципы, топтать ногами своё самолюбие, потому что её впившиеся в шею ногти, её горячий ядовитый рот, её…
Её руки стащили с него рубаху. Торопливо, жадно. Пальцы заскользили по раскалённой коже, поднимаясь выше, до самой шеи, заставляя его прервать поцелуй и откинуть голову. Мозолистая ладонь обхватила горло. Так медленно. Так крепко.
В мозгу вспыхнули тысячи искр. Конор стиснул зубы, сдерживая стон.
Губы оказались рядом со шрамом возле сердца. Чужого сердца.
Воздуха не хватало.
Кончик языка плавно исследовал маленький участок испещренной следами шрамов кожи, вынудив Конора зарычать.
Это стало последним. Последней отправной точкой, поворотом, за которым одновременно нет ничего и есть всё — и эта пугающая двойственность ломала и перекручивала всё внутри.
Она отстранилась и вскинула голову. Радужка её глаз затягивала, поглощала его целиком.
Всё. Это конец. Крах. Хуже, чем было в Зимнем Чертоге. Намного хуже.
Конор поднял её тело вверх, и она с готовностью обвила ногами его талию, сокращая слишком большое расстояние между ними до волнующей тесноты. До тесноты, возбудившей его за долю секунды. В прежде свободных штанах стало невыносимо узко.
Он понёс её вперёд, отчаянно ища помутневшим взглядом опору, пока настойчивые губы выводили на его коже влажные узоры, а бёдра разъярённо тёрлись вокруг торса.
Терпения у него хватило до ближайшего стола, куда он опустил полукровку, прямо на ворох исписанных клочков пергамента, и едва не упал сверху. Нависнув над ней, Конор смотрел, как её ловкие пальцы расправляются с застёжками куртки. На ней было слишком много одежды.
Он хотел её. Немедленно. Но всё равно наблюдал затем, как она раздевается, спешно, почти рвёт металлические пуговицы, как она горит и извивается под ним, въедается в его лицо диким, умоляющим взглядом.
Конор не смог сдержать самодовольной усмешки.
«Чёрт, змейка…»
Она изогнулась под его ладонью, прочертившей яростную линию по всему телу. Грудь налилась в тугой бугорок от одного только прикосновения через ткань рубашки. Он сорвал её с полукровки и лихорадочно пробежал открытым ртом по впалому животу, целуя и прикусывая нежную кожу. Шелест пергамента под её спиной скрадывал все глухие стоны.
Его губы скользнули к шее полукровки. Она пахла пылью, потом и чем-то цветочным, но всему постороннему невозможно было перекрыть её собственный запах — дразнящий, терпкий, дымный, как воздух в осеннюю ночь. Его язык оставил влажный след на горле, вновь открыв ранку. Он ощутил себя изголодавшимся животным, из последних сил удерживающим себя, чтобы не порвать к чертям её глотку. От самого сладкого, медного и пьянящего вкуса крови, такого её, у него подогнулись колени.
Он не стал её кусать. Он бы сорвался. Он уже стоит на пороге, на этой грёбаной грани между контролем и помешательством, и с каждой секундой она истончается, словно дым на ветру.
Оставшаяся одежда полетела на пол. Рука полукровки вцепилась в его живот, каменный, напряжённый. Соприкосновение с её обнажённым телом заставило Конора окончательно разорвать связь с рассудком. Он грубым рывком сдвинул её на край стола и вошёл, впившись пальцами в полные бёдра. Она отозвалась рваным стоном и прижала горячие ладони к его рёбрам.
Он медленно двигался, всё глубже погружаясьв тот жаркий яд, что истончала каждая клетка её тела, слыша над ухом её неровное дыхание. Это не сон. Этот мир и она в нём — всё осязаемо, всё дышит и живёт, принадлежит только ему.
Размеренно и жёстко он врезался в её тело, и где-то внутри раздавались отзвуки громкого крика, задушенного нехваткой воздуха в лёгких. Он заходил так глубоко, куда-то дальше реальности, покидал свою оболочку, проникая в сознание и кровь, чувствуя яростную необходимость быть с девчонкой одним целым. Вобрать в себя ослепительное мерцание её души. Распасться на мелкие частицы. Исчезнуть в полукровке.
Это неправильно.
Но как же… безупречно.
С её губ безостановочно слетали вздохи и ругательства, сквозь которые он едва слышал собственное утробное рычание, постепенно перерастающее в короткие стоны. Светящееся в полумраке тело двигалось навстречу Конору, бледное, родное, обжигающее глаза, в которое он исступлённо вцеплялся и на котором оставлял пунцовые отметины. Он поднял её ногу выше, проникая глубже, двигаясь быстрее. Полукровка обхватила его лицо ладонями, и он поймал её взгляд, бесконечно тёплый и бездонный, как пропасть ада.
«Великий Один, ты такая красивая, насколько же ты красивая…»
— Конор…
Она просила о правде, которую заслуживала.
— Да, — прохрипел он, задыхаясь и начиная терять ритм. — Да… Ты нужна мне.
Поднялось что-то жаркое на уровне груди и застыло, выжигая до боли. До настоящей боли, не тому тупому её отголоску, а именно истинной, той, что чувствовала и она, всё ещё глядя ему в глаза. Что-то жаркое, нет, огненное, что мгновенно заставило его гореть, обращая все ощущения в острую вспышку, в триумф яркого света.
И пускай он сгорит, превратится после этого в горстку чёрного пепла. Пускай. Он умрёт, наконец-то став живым.
Глава 30.
Зависимость.
У его дяди нет седых волос. Но сейчас казалось, что в этом тускло-белом свете восходящего солнца его макушка серебрится. В его чёрной шевелюре много седины, и это даже красиво.
Рассветы на берегу Иггтара бывали именно такие — бледноватые, чистые, холодные. В противовес кровавым или нежно-розовым закатам, длившимся слишком недолго. Солнце пряталось в течении нескольких минут за горами, и этого было мало, чтобы насладиться пейзажами. А вот рассветы — пожалуйста, смотри, сколько хочешь, как огненный шар выползает из-за моря, обеляя ночное небо.
