Книга Дитя Всех святых. Цикламор - Жан-Франсуа Намьяс

– Но как же Париж, война?

– Потом, Мышонок. Долг есть долг, его не выбирают.

– Но, монсеньор, я каждый день прошу у Бога, чтобы сподобил меня увидеть смерть Сомбреномов. А вдруг они умрут раньше?

– Этого не случится. В любом случае, у меня нет выбора. Я не могу сражаться, не воздав должное сиру д'Орте. Если хочешь следовать за мной, прими как должное: наш путь лежит через Италию.

Мышонок вздохнул, бросил взгляд на Зефирина, сидящего на его плече, и, словно посовещавшись с соколом, заключил:

– Я за вами – да хоть на край света!

***

Церковь Сен-Жан-ле-Рон или попросту Круглая была, наверное, одной из самых курьезных в Париже. Она лепилась к Собору Богоматери, образуя на его левом боку, если смотреть прямо на фасад, нечто вроде нароста. Она была невелика – ее кровля едва достигала высоты главного портала. И другая странность: вопреки своему названию она была вовсе не круглой, а прямоугольной.

Сзади нее, у стены собора, почти под его северной розой, к церкви был пристроен одноэтажный домишко едва ли больше сарая, служивший жильем какому-то священнослужителю низшего разряда. В этой конуре недавно объявился новый жилец – Иоганнес Берзениус.

Его падение было жестоким. Бедфорд пришел в ярость, узнав об истории с Анном де Невилем. Выкуп пленника за английские деньги по причинам исключительно личным и потеря трех тысяч ливров привели к немедленному изгнанию Берзениуса из Интеллидженс сервис. И только духовный сан спас его от более тяжкой кары. Лишившись всего, Берзениус попросил убежища в резиденции парижского епископа, где ему не смогли отказать, – и даже, мало заботясь недовольством регента, предоставили это убогое жилище и скромную должность дьячка в церквушке Сен-Жан-ле-Рон.

Эх, миновали времена роскошного особняка Порк-Эпик и его грозного хозяина! Вслед за упадком социальным последовал и упадок физический. Берзениус сразу постарел. Лицо обрюзгло, жирное тело стало дряблым. Он теперь редко брился и ковылял в одной и той же черной обносившейся сутане, с каждым днем все больше напоминавшей рубище. Его хромота резко усилилась, и он не мог больше и шагу ступить, не скривившись от боли.

К тому же, не вызывая ничьего сочувствия, Берзениус вскоре сделался козлом отпущения. Никто не был расположен прощать жирному церковнику пособничества оккупантам.

Духовенство все больше проникалось антианглийскими настроениями, и прочие священники чурались его как прокаженного. Окрестные мальчишки избрали его мишенью для своих насмешек. Едва завидев, бежали следом, крича: «Эй ты, Трясиблох!» – и бросали камнями. Внезапно Берзениус запил, опускаясь все ниже и ниже, но и это не избавило его от всеобщей враждебности.

В сущности, лишь одно поддерживало Берзениуса, не давая ему пасть окончательно: ненависть. Мечты о мщении Анну де Вивре занимали его целиком. Он грезил об этом по ночам и перебирал в уме днем. Изобретал все более и более изощренные пытки. И добавил в число своих врагов того, кто, по его разумению, был всему виной, того, кто погубил все, – Филиппа де Сомбренома, проклятого мальчишку, по необъяснимой причине переметнувшегося к противнику.

Сомбреномы… Ева, его дорогая Ева, как же она была теперь далека, хоть и жила совсем рядом! Когда им случалось встречаться, оба делали вид, будто не замечают друг друга. Им не о чем было больше говорить, нечего делать вместе.

На Еву Берзениус не злился, хотя Сомбреномы-то сохранили благорасположение регента. Церковник-пьянчужка знал, что предательство сына было для них жесточайшим ударом и что они несчастны почти так же, как и он сам.

Адам и Лилит и в самом деле решительно изменились. Адам оправился от своей раны, но страдальческое выражение навсегда запечатлелось на его лице. И ощущал он себя в полном соответствии с тем, как выглядел.

Бедфорд назначил его капитаном в парижском гарнизоне, но Адам принял эту честь с безразличием. Что-то надломилось в нем. Проигранный поединок, гибель Самаэля, неожиданные откровения о себе самом во время летаргии – и катастрофа с Филиппом, которую он, в противоположность Лилит, предчувствовал… Все это оказалось для него чересчур. Он будет сражаться до конца, не дрогнув, поскольку сир де Сомбреном, без сомнения, весьма храбр. Однако былого воодушевления в нем не осталось.

Что касается Лилит, то она изменилась еще сильнее. В ту ужасную ледяную ночь в Куланже она потеряла все. И все – по своей вине, единственно по своей вине!

Она чуть не умерла, хотела покончить с собой. Ее спас Адам, который не только не стал попрекать ее, хотя раньше предупреждал об опасности, но, наоборот, поддержал.

После неудачной попытки предательства Лилит вдруг еще больше сблизилась с мужем. Это дало ей силы успешно защищаться на суде перед герцогом Филиппом, когда Диана де Куланж обвинила ее в убийстве брата.

Но, вернувшись в Париж, который они с Адамом решили более не покидать, Лилит резко похудела, высохла. Ее осунувшиеся черты стали жесткими, нос вытянулся, сделался крючковатым. Со своей черной гривой она приобрела окончательное сходство с ведьмой. Наконец-то Лилит и внешне превратилась в ту, кем была в действительности.

Она проводила дни, обдумывая способы отомстить Анну, а главное – пытаясь расшевелить совсем упавшего духом Адама.

Тот был убежден в том, что Анн сильнее его. Лилит же изо всех сил пыталась его разубедить. Они с Адамом еще не сказали последнего слова. Ведь ей уже удалось подвести их врага под смертный приговор. А вдруг этого Анна по неосторожности занесет в Бургундию? К тому же, если случится новая осада Парижа, молодой Вивре вполне может найти тут свою смерть.

Но в любом случае сюда он не войдет. Париж неприступен. Даже Девственница потерпела неудачу под его стенами, даже норманны, самые ужасные воители всех времен, даже кровожадный Аттила!

Адам слушал свою дьявольскую супругу не перебивая, но, похоже, все ее доводы не убеждали его.

Однажды ее осенило. Она вдруг вспомнила одну деталь, которая могла оказаться решающей.

– У Анна есть слабость, которой нет у тебя: головокружение от высоты! Однажды он уже чуть не погиб из-за этого во время своего неудавшегося побега. Но ведь ты-то не боишься высоты, верно?

В первый раз за многие месяцы Лилит показалось, что Адам воспрял духом. Он ответил задумчиво, с полуулыбкой:

– Нет, я к высоте совершенно нечувствителен.

***

Анн де Вивре и Филипп Мышонок добрались до окрестностей озера Орта в середине июня.

До этого Анн как-то не предполагал, что возврат в эти края станет для него испытанием. И вдруг осознал это, лишь увидев перед собой волны озера… Лето обещало быть восхитительным, воздух был пронизан светом, ветер доносил ароматы все новых и новых цветов, и зеленые берега безмятежно отражались в чистых водах… Ничто, ничто не изменилось!

Это оказалось невероятным потрясением. Все воспоминания, хранившие в себе образ этих мест, снова налетели на него, словно потревоженный пчелиный рой. Анну почудилось, что он умирает. Он зажмурился, но не смог удержаться и снова открыл глаза. Долго так продолжаться не может, он должен сделать что-нибудь! И тогда под взглядом ошеломленного Мышонка Анн снял с шеи свой серый шерстяной лоскут и завязал себе глаза.