Книга Ложь во имя любви - Розмари Роджерс

Решив, сам не зная зачем, устроить Марисе проверку, Доминик швырнул ей поводья своего коня. Она уже выпрямилась и стояла перед ним как статуэтка из золота. Несколько пуговиц на ее мужской рубахе было расстегнуто, так что любой мог заглянуть ей за ворот. Волосы спадали на шею и на виски мокрыми колечками, в улыбке чудилась мятежность.

– Оботри коня, – небрежно бросил он ей, словно она действительно была его невольницей или послушной индейской скво. – В седельном вьюке найдешь для себя более подходящую одежду.

Мариса затаила дыхание. Ей очень хотелось отшвырнуть поводья, но этому помешали немигающие взгляды его черноглазых индейских друзей; он что-то сказал им на непонятном гортанном наречии. Чувствуя себя в центре всеобщего внимания, она поджала губы и решила временно воздержаться от бунта; отвернувшись от всадников, она молча подняла поводья и повела взмыленного коня прочь.

Как он смеет! Она так ждала, так тревожилась, не случилось ли с ним беды… Как он может обращаться с ней как со служанкой? Как видно, он надеялся вызвать у нее досаду, чтобы при всех указать ей на место. Она отказывалась ему подыгрывать.

На глазах у нее выступили слезы злого отчаяния, не высыхавшие на протяжении получаса. Лали, поспешившая к ней на помощь, беззаботно щебетала, ничего не замечая.

– Я слышала, что завтра поутру мы выступаем. Эти индейцы пригласили нас в свое становище на том берегу реки, в Новой Испании. У них будет праздник перед охотой на бизонов. Нам повезло: когда-то господин Доминик жил у них и знает их язык. Полус слышал, что говорят другие: обычно команчи не жалуют пришельцев, но к нам у них совсем другое отношение. Нам их не следует опасаться.

– Неужели? – процедила Мариса сквозь зубы.

Лали неодобрительно хмыкнула:

– Вы сердитесь на него? Напрасно. Мужчины не любят показывать свои чувства на людях, особенно в присутствии других мужчин. А вот вечерком… – Она осеклась и в следующее мгновение вскрикнула: – Зачем вы это делаете?

Мариса с мрачным удовлетворением небрежно вывалила на землю содержимое седельных вьюков – и в следующее мгновение горько об этом пожалела. Железная рука грубо сгребла ее за волосы и заставила выпрямиться. Она вскрикнула от боли и от возмущения.

– Ах ты ведьма! Если ты что-нибудь сломала, я шкуру с тебя спущу! Или продам Бегущей Воде. Он обещает мне за тебя целый табун.

От боли на глазах у Марисы выступили слезы, но она заставила себя непокорно глянуть в серые холодные глаза. Она заметила, что Лали упорхнула, оставив ее с Домиником с глазу на глаз, но все равно не собиралась ему покоряться, как бы он с ней ни поступил.

– Кажется, ты велел мне распаковать твои вещи? Ой! Отпусти! Ах ты… Зачем тебе секстант? Я думала, мы едем за дикими лошадьми, а не шпионить!

Он чуть не сломал ей шею.

– Мне казалось, ты уже научилась не совать нос не в свои дела, – прошипел Доминик. – В каком это смысле шпионить?

Чтобы устоять на ногах, она была вынуждена вцепиться ему в плечи. От него пахло потом, лошадьми, кожей и табаком. Борясь с противоречивыми чувствами, она ответила, задыхаясь:

– Секстант применяют для составления карт. Я не такая невежда, как тебе хотелось бы.

– Ты редко бываешь такой, как мне хочется, негодница! Раз ты знаешь, что такое секстант, зачем небрежно бросать его на землю? Между прочим, составлять карты – далеко не то же самое, что шпионить. И перестань испытывать мое терпение, Мариса!

Она вскрикнула от боли, и он сразу ослабил хватку, словно одумавшись. Другая его рука легла ей на талию и прижала ее к нему.

– Иногда я спрашиваю себя, почему просто не взять и не убить тебя? Ты хоть понимаешь, до чего бесстыдно вторгаешься в мою жизнь? И нечего напоминать мне, что я сам в этом виноват. Сам знаю, что все это моя ошибка. Но мое место занял бы другой мужчина, хотя бы тот цыган с горящим взором, который называл себя твоим женихом, или Педро Ортега. Ведь ты побеждаешь, подчиняясь, да?

Он стегал ее по самолюбию своими безжалостными речами, как плетью. Она задыхалась от ярости, хотя его близость делала свое дело. Как она устала бороться, защищаться, мучиться от неразрешимых противоречий!

– Возможно, ты прав, – прошептала она в изнеможении. Ее внезапная покорность, полное подчинение заставили его заскрежетать зубами.

Проклятие! Ведь это из-за нее он находится здесь и безропотно пляшет под дудку генерала Уилкинсона. И все же, стискивая ее в объятиях, он хотел только одного – овладеть ею. Подобно шлюхе, берущей за свои услуги плату, она способна принадлежать кому-то одному только небольшое время, пока уплативший прижимает ее к себе. При появлении другого мужчины она, ненадолго изобразив сопротивление, прижмется к нему так же легко и покорно. Ему хотелось отшвырнуть ее от себя, но она слишком долго пробыла у него в объятиях, и он воспылал желанием, которого не собирался скрывать. Он не отпустит ее от себя. Она будет принадлежать ему со всеми потрохами, пускай и недолго. Нет, он не даст ей свободы, пока не насытится и не выбросит ее из головы.

Его руки прошлись по ее затылку, по плечам, по спине, очутились под юбкой, заскользили по гладкой коже. Злясь на нее и на самого себя, а пуще всего на собственную слабость, он стал целовать ее приоткрытые губы. Потом его язык очутился у нее во рту. Словно желая утвердить свое господство, он стал ласкать ее маленькие крепкие груди, не обращая внимания на ее протесты, а потом ухватил пятерней налитую ягодицу и прижал к себе, словно намереваясь овладеть ею прямо здесь, наплевав на возможных свидетелей.

Она принялась отбиваться, упираясь обеими руками ему в грудь, однако он силой подчинил ее себе, и она, окончательно обмякнув, приготовилась покориться его воле.

Так-то лучше! Пускай запомнит раз и навсегда, кто есть кто. Однако, выпустив ее, он, к своему изумлению, не почувствовал удовлетворения ни от ее покорности, ни от ее истерзанных его поцелуями губ.

Уходя от нее, Доминик уносил с собой душераздирающую картину: он снова и снова вспоминал, как она по-детски зажимает руками рот, чтобы не разрыдаться, и боролся с побуждением броситься назад и попытаться ее утешить. Широко шагая, он торопился покинуть пределы форта, окруженного невысокими стенами, но у самых ворот задержался, борясь с собой. В следующее мгновение он заметил Трюдо, привалившегося к деревянному столбу и скрестившего на груди руки.

Глаза усача странно поблескивали. В следующую секунду, пожав плечами, он придал им обычное циничное выражение.

– Простите, что вмешиваюсь не в свое дело. Но вы меня не замечали, а я нашел эту сценку захватывающей.

– Вот как? – Голос Доминика прозвучал зловеще, но Трюдо не обратил на это внимания и вышел следом за ним из форта.

– Видите ли, – лениво продолжал Трюдо, – вы ведь просили меня последить за малышкой и защитить ее в случае чего. Теперь это вошло у меня в привычку. Я готов защищать ее даже от самого себя. Но вам все равно нетрудно сделать ей больно, потому что бедняжка вас любит и приросла к вам всем своим сердечком. Вам, правда, нет до этого никакого дела. Жаль, что вы привыкли к шлюхам! Стоит женщине проявить характер, и вы тут же начинаете обходиться с ней как с продажной тварью. Увы!