Книга Ложь во имя любви - Розмари Роджерс

Доминик скакал под палящими лучами солнца в Натчиточес. Там находился его сын. Мариса еще не приучилась думать о мальчугане, которого она мельком видела один-единственный раз, как о своем сыне. Она пыталась вообще выбросить Кристиана из головы, особенно когда ее путешествие с доньей Инес в «Конграсиа» так плачевно закончилось. Кристиану лучше было не знать о том, какая кровь течет в жилах у его матери и соответственно у него самого.

Тогда зачем Доминик позаботился, чтобы мальчика вместе с няней доставили в Натчиточес под охраной самого генерала Уилкинсона? «Там, у моих друзей, он будет в безопасности, – нехотя объяснил он. – Если со мной что-то случится, ты будешь знать, где его искать».

Боясь разрушить установившуюся между ними хрупкую близость, Мариса не стала требовать дальнейших пояснений. Сейчас, устало покачиваясь в седле, она не переставала размышлять над происшедшим.

Кто угрожал Кристиану в Нэтчезе? Маррелл? И какая роль отводится загадочному генералу? Уж не приходится ли он Доминику родным отцом? Об этом она тоже опасалась его спрашивать. Не теряя времени на разговоры, они предавались любви, не требуя друг у друга ни заверений, ни обещаний. Прошедшая ночь убедила ее в одном: она желанна ему. Его руки и губы безудержно ласкали ее тело, проявляя порой поразительное терпение…

Прежде чем над ней надругаться, Джонас избил Марису. На другое у него не хватило времени: на борт неслышно вскарабкался Маррелл со своими головорезами, и Джонасу пришел конец. Сначала Маррелл усыплял ее сладкими речами, выдавая себя за спасителя, но вскоре она поняла, что ее перепродадут. Методичное и бесстыдное изучение ее тела в специальной комнате мужчинами, торговавшимися за нее, как за кобылу, оказалось гаже и унизительнее даже насилия, которому походя подверг ее Маррелл несколькими часами раньше – просто для того, чтобы она поняла, чего от нее хотят, как он сам со смехом объяснил…

Всего этого она не могла поведать Доминику и не знала, как далеко простираются его догадки. Он не пытался вытянуть из нее подробности, зато проявил настойчивость в другом: кладя конец ее бурному сопротивлению, он принялся целовать ее в самых сокровенных уголках и заставил забыть обо всем, кроме желания, погнавшего ее этой лунной ночью в чащу. Ее чувства оказались куда восприимчивее рассудка, которому было мучительно сознавать, что она напрасно потратила столько лет на бегство от него и лютую к нему ненависть. Все завершилось подчинением ее упрямой воли мужчине, который был у нее первым и с которым ее неумолимо сталкивала судьба. Ее ненависть не была бы такой испепеляющей, не будь она замешана на любви. Дороги, как будто разводившие их в разные стороны, на самом деле раз за разом толкали их друг к другу.

Ночью, полусонная, она обняла Доминика за шею, позволяя ему отнести ее в лагерь и положить на холодные одеяла.

– Мне пора. Я нагоню вас через две недели, а может, и раньше.

– Ты же не сомкнул глаз!..

– Это не первая в моей жизни бессонная ночь. В этот раз я не жалею, что не выспался. Веди себя хорошо и жди моего возвращения, menina.

Нехотя разомкнув объятия, она проводила его томным взором, не стыдясь своего голода по его телу.

…Голос Трюдо вернул ее к действительности.

– Все обошлось хорошо? У вас сонный вид. Того и гляди, свалитесь с лошади. Почему бы вам не ехать в фургоне?

– Я способна удержаться в седле, даже если усну! – небрежно ответила ему Мариса.

Он добродушно покачал головой:

– Понимаю: l’amour! Что ж, спите… Я за вами послежу.

Она была рада видеть его прежним – циничным и ничему не удивляющимся. Беседа при лунном свете до появления Доминика сдружила их. Бедняга Трюдо, одержимый бесами!

Потом, забыв о Трюдо, она стала вспоминать ночь, изумляясь поселившемуся в душе чувству умиротворения. Она уже не сражалась со своей судьбой, забросившей ее в эту глушь и отдавшей на милость того, кого она прежде так ненавидела и от кого бежала без оглядки. В своих теперешних чувствах она еще не до конца разобралась. До поры до времени она старалась закрыть глаза на многое. Срок для этого наступит позже, когда пройдет любовная лихорадка. Вот вернется Доминик…

Он не возвращался целых три недели. Под конец отряд лишился терпения; двое вообще сбежали.

– Наверняка решили поохотиться за индейскими женщинами. За это полагается казнь через вырезание сердца, – предрек Трюдо.

Последняя стоянка была разбита неподалеку от границы. Головорезы из отряда коротали время в охоте и взаимных препирательствах. Даже Трюдо разворчался:

– Сколько нам еще бездельничать? Мы собирались ловить в Новой Испании диких лошадей, а не торчать в этих болотах, шлепая комаров и дразня индейцев!

Всем уже давно не сиделось на месте; некоторые спорили с Трюдо, уговаривая его приступить к делу самостоятельно.

– Вдруг он попал в переплет – откуда нам знать? А то и…

Ловя недобрые взгляды и обрывки недовольных речей, Мариса поспешно удалялась, делая вид, что ничего не слышала. Но ее собственные мысли тоже становились все тревожнее. «Что теперь? Что будет дальше?» – то и дело проносилось в голове. Подарив ей всего одну ночь любви, он пропал, как это происходило всякий раз на протяжении всего их злосчастного знакомства.

Но вот как-то раз, стирая белье на берегу реки вместе с Лали, она подняла глаза и увидела его.

Так и застыв в согнутом положении, она поначалу решила, что приняла за него кого-то другого, из-за пота, стекающего со лба в глаза. В следующий момент она вспомнила про свой неприглядный вид и невольно утерла лоб.

– Mon Dieu! Les sauvages![28]– взвизгнула Лали.

– Ничего себе приветствие! – проговорил Доминик, заезжая в воду и осыпая прачек брызгами. Его сопровождали верховые индейцы совершенно дикого обличья.

– Почему не выставлены посты? – прикрикнул он. – Где Трюдо?

Он так загорел, что уже не отличался цветом кожи от индейцев, волосы стали гуще и длиннее, чем раньше, зато он сбрил бороду, отчего морщины у глаз и складки вокруг рта стали еще заметнее. Он встретился взглядом с Марисой, но в его серебристо-серых глазах ничего нельзя было прочесть.

Лали выпрямилась. Из-за бревенчатого частокола, которым окружили ради безопасности лагерь, показался Трюдо.

Спустя минуту лагерь забурлил. Только маленький индейский отряд, который привел с собой Доминик, сохранял спокойствие, насмешливо внимая разносу, которому подвергал Доминик своих бледнолицых подчиненных.

Доминик, пребывавший после Натчиточеса в дурном настроении, думал: «У нее такой вид, словно она меня не ждала. Почему она так напугана?» Он перевел вопросительный взгляд на Трюдо, но на лице старого приятеля нельзя было прочесть ничего, кроме облегчения, смешанного с раздражением.