Книга Басилевс - Виталий Гладкий

Туберон и Оронт подоспели на ристалище как раз вовремя: звонко загремели малые тимпаны, загудели рога, затем к ним тонкими голосками подключились флейты, и на арену, образованную тесно сгрудившимися пантикапейцами, выехали поединщики. От ристалища зрителей отделяла только тонкая цепь скифских гиппотоксотов, присевших на корточки, чтобы не мешать сидящим сзади счастливчикам созерцать невиданное доселе кровавое действо.

Распорядителем поединка царь назначил пантикапейского хилиарха, убеленного сединами ветерана, водившего фаланги боспорских гоплитов еще на меотов и колхов. Выехав на середину гипподрома, хилиарх зычным голосом объявил:

– Слушайте все! По соглашению сражающиеся будут драться боевым оружием, которое каждый из них выбирает по своему усмотрению. За исключением дротиков и луков: их не должно быть вовсе, чтобы не поразить зрителей. Если поверженный воин запросит у противника пощады, поединок прекращается, – услышав, как среди сарматов раздались недовольные возгласы, он повысил голос: – Так решил сам царь, да будет век его долог и счастлив! А ежели кто из поединщиков решится нарушить это условие, то он умрет немедля, – с этими словами хилиарх подал знак, и окружившие арену гиппотоксоты достали луки и стрелы. – Проверьте еще раз снаряжение, и пусть боги решают ваши судьбы.

– Гром небесный и всеочищающий огонь! – сквозь зубы злобно выругался Ардабеврис. – Эти трусливые эллины всегда найдут лазейку, чтобы избежать гибели. Но, клянусь Священной Пантерой, такой возможности я этому сосунку не дам.

– А я своему – тем более, – выпятил внушительную грудь Варгадак, сжимая в правице огромную булаву, окованную острыми металлическими шипами.

– Умен, ах, умен царь Перисад, – в восхищении сказал Митридат. – Вот пример будущему правителю, достойный подражания.

– Значит, если тебя противник заставит нюхать пыль гипподрома, ты будешь уповать на царскую милость? – насмешливо поинтересовался Савмак.

– Ну ты сказал… – с неожиданным раздражением ответил ему понтийский царевич; но, посмотрев на хитрую улыбку скифа, рассмеялся: – Ладно, сдаюсь. Подловил ты меня, как мальчишку. Конечно же, нет. Если только боги не смутят мой разум.

– А сарматы – и подавно. Ты, как и царь, их просто не знаешь. Любой из сарматских воинов быстрее перережет себе глотку, чем сдастся на милость победителя. Иначе он опозорит весь свой род до пятого колена. Что гораздо страшнее любого увечья, уж не говоря о смерти, считающейся у них высшей наградой воину в этой жизни. Если он погиб на поле брани или в поединке, то ему обеспечено нескончаемое блаженство в заоблачных высях, у подножья трона прародителя сарматов.

– У вас тоже так?

– Почти, – просто ответил юный скиф и, нагнувшись к уху саврасого, стал что-то тихо нашептывать, считая тему разговора исчерпаной.

– Да-а, – протянул озадаченный Митридат. – Пожалуй, нашим намерениям сбыться и впрямь не суждено. Ладно, – пожал он плечами, – чему быть – тому не миновать, – и с юношеской беззаботностью стал насвистывать легкомысленный мотив, недавно услышанный от Эрота.

Наконец хилиарх, пошептавшись со своими помощниками, двумя военачальниками рангом пониже, подал знак, и над ристалищем раздался хриплый рев военных рогов. Сгоравшие от нетерпения сарматы подняли лошадей на дыбы и помчали навстречу противникам. По условию поединка, им же и предложеном, если кто-либо из сражающихся будет повержен, то второй должен драться с двумя. Похоже, Ардабеврис очень надеялся на Варгадака, до сих пор непобедимого в единоборствах…

Поединщики схлестнулись почти в центре импровизированной арены. Раздался напоминающий грозовой раскат грохот, куда вплелись боевые кличи сражающихся, и закипела отчаянная рубка.

Волнующее, грозное и одновременно прекрасное зрелище предстало перед глазами пантикапейцев; многие из них до сих пор не видели поле брани даже издали. Закованные в сверкающую на солнце броню, в ярких, разноцветных плащах, поединщики казались ошеломленным зрителям восставшими из праха гомеровскими героями, дерущимися под стенами Трои.

Однако, уважаемый читатель, пока у нас еще есть немного времени, присмотримся повнимательней к воинскому облачению поединщиков, что представляет несомненный интерес не только для историка, но и для человека мало знакомого с той легендарной эпохой.

Особенно поражали воображение пантикапейцев сарматы. И воины и их лошади, с ног до головы закованные в металлическую чешую, были похожи на неведомых чудищ морских глубин, согласно древним преданиям иногда выходящих на сушу, чтобы собрать дань для своего повелителя Левиафана. Голову и шею Ардабевриса прикрывал металлический шлем с прорезями для глаз, украшенный лошадиным хвостом. Круглый, как котел, шлем Варгадака венчала широко раскрытая волчья пасть с позолоченными клыками. Такая же морда была вычеканенна на бляхе, прибитой в центре огромного щита, обтянутого несколькими слоями толстенной кожи. Кроме булавы, у Варгадака были, как и у его товарища, длинный прямой меч и кинжал с хищным кривым клинком и костяной рукоятью. Воинское облачение Ардабевриса дополнял боевой топор и небольшой круглый щит с острым копьевидным умбоном[301]в центре – весьма опасное оружие в единоборствах. На его плечах красовался черный короткий плащ, богато расшитый золотой нитью; внушительные рамена Варгадака прикрывала уже знакомая нам волчья шкура.

Митридат сегодня блистал. Долгие скитания приучили его к скрытности и привычке маскироваться под скромной недорогой одеждой пусть и не простолюдина, но и не настолько богатого и знатного господина, чтобы на него можно было обратить особое внимание. Но два дня назад из Понта кружным путем через Фракию прибыл гонец, сообщивший о восстании. Там ждали лишь наемников с Крита, возглавляемых теперь его другом детства Дорилеем, так как Дорилай Тактик не выдержал долгой разлуки с родиной и скончался от какой-то неведомой болезни, похожей на лихорадку. Потому понтийский царевич, уже не сдерживая радостно-мстительного настроения в предвкушении скорого возвращения из небытия и близящейся расправы с врагами, оделся, как и подобает персидскому вельможе.

Великолепный панцирь с золотой насечкой эллинской работы (теперь бы мы называли его кирасой), подчеркивал внушительные мышцы, вызолоченный шлем с плоским верхом, чем-то напоминающий царскую китару, выгодно оттенял длинные вьющиеся волосы цвета старой меди; на бронзовых поножах таращила безумные глаза вычеканенная Горгона с волосами из змей. У боевого пояса с приклепанными железными пластинами висели персидский меч-акинак в дорогих ножнах и широкий короткий кинжал, эллинский паразонион, с лезвием в виде бычьего языка. Кроме этого у Митридата был овальный греческий щит с двумя отверстиями по краям, чтобы при отражении удара можно было высмотреть уязвимое место противника, и короткая ухватистая палка с цепью, к концу которой крепился массивный железный шар с шипами, своего рода кистень, оружие арменийцев, с виду простое и не вызывающее уважения, но в бою раскалывающее шлемы словно перезрелые орехи. Алый плащ с нашитыми на нем золотыми бляшками больше походил на палудамент полководца, нежели на одежду отпрыска купеческой семьи, каким знали Митридата в Пантикапее, что вызвало среди местной знати недоумение, граничащее с негодованием – по их понятиям он был одет явно не по чину.