Книга Митридат - Виталий Гладкий

Весна 121 года до нашей эры на южном побережье Понта Евксинского[1] выдалась поздняя, с обильными дождями. Море штормило, яростно швыряя серые, вскипающие пеной водяные глыбы на скалистые берега; в горах шли снегопады. Над столицей Понтийского царства[2] городом Синопой[3] клубились тугие тучи, опушённые снизу туманной бахромой. И только изредка и ненадолго — на день-два — штормовой ветер стихал, облака нехотя уползали к вершинам дальних гор, где до поры до времени затаивались в глубоких и мрачных пропастях и густых чащобах, и по дрожащей от испарений небесной голубизне неторопливо плыл по-весеннему яркий солнечный диск.

В один из таких погожих дней месяца мунихиона[4] по берегу полуострова, на узком перешейке которого раскинулись белокаменные здания Синопы, шли три подростка. Самый высокий из них, по имени Гай, гибкий, как виноградная лоза, прыгал по камням, словно серна, легко и стремительно. При этом его подвижное лицо, обрамленное чёрными кудрями, выражало упоение и радость.

Второй — круглолицый, сероглазый крепыш с чересчур широкими для его возраста плечами, которого звали Дорилей, был куда осторожней и осмотрительней своего друга. Препятствия, встречающиеся на пути, он старался обойти, а на прыжки Гая посматривал с неодобрением.

Третий из подростков откликался на имя Митридат. Ростом он был выше Дорилея, плотно сбит и мускулист; в глазах цвета светлого янтаря таились упрямство и настороженность.

Наконец друзья добрались до небольшой бухточки, защищённой от ветров высокими скалами. Там, в каменном ложе, сверкала стынущим расплавом серебра водная гладь хойникиды — неглубокой впадины, по форме напоминающей боб. В неё, на ходу сбрасывая одежды, и бросились подростки.

Купались долго — морская вода, которую высокой штормовой волной нагнало в хойникиду, была там значительно теплее, чем в открытом море. Затем в полном изнеможении улеглись на песок, намытый прибоем у подножья скал, и надолго застыли в полном безмолвии, наслаждаясь парной теплынью. Воздух в бухточке был горяч, упруг; от выброшенных на берег водорослей попахивало рыбой, калёной солью и терпковато-приторным запахом гнили.

Первым нарушил молчание Митридат:

— Я не хочу, чтобы ты уезжал, Дорилей…

Он сел, обхватив колени руками, и нахмурился. Прорвавшийся сквозь оцепление скал ветерок разметал его длинные, волнистые волосы цвета старой меди — тёмно-каштановые, с красным отливом — обнажив крутой высокий лоб с мощными надбровными дугами. На грубовато высеченном лице Митридата появилось выражение угрюмой сосредоточенности и грусти.

— Клянусь Зевсом[5], моё сердце сжимается при мысли, что скоро с вами расстанусь! — с горячностью, так не вязавшейся с его несколько флегматичным нравом, воскликнул Дорилей; серые, слегка раскосые глаза подростка увлажнились.

— Признаюсь, я сегодня просил отца, чтобы твой высокочтимый дядюшка не забирал тебя с собой. Но, увы… — Митридат с силой, до хруста, переплёл пальцы рук. — Он не захотел даже выслушать меня до конца. — И добавил с неожиданно прорвавшейся горечью в голосе: — Великому царю Понта некогда заниматься делами сына, которого он до сих пор считает желторотым птенцом.

— Митридат, ты несправедлив к своему отцу. — Дорилей сел рядом и обнял его за плечи. — Он тебя любит больше всех. И ты знаешь это.

— Я тоже так думал… до вчерашнего дня. Но теперь… Теперь у него в любимчиках ходит мой братец Хрест, это слюнявое ничтожество. Вчера он получил в подарок одного из лучших боевых коней конюшни отца. Который был обещан мне! — глаза Митридата потемнели, на крутых скулах забегали желваки.

— Знаю… — потупился Дорилей. — Но это ещё ничего не значит… — он немного поколебался, не решаясь сказать своему другу нечто, как считал, не очень приятное; но всё же отважился: — Царица Лаодика просила об этом. А ей отказать твой отец не смог.

— Мать… — Митридат склонил голову на колени и задумался.

До этого безмолвный Гай сделал нетерпеливый, резкий жест, порываясь что-то сказать, но, заметив предостерегающий взгляд Дорилея, сдержался. Сдвинув к переносице густые чёрные брови, он со злостью швырнул подвернувшийся под руку окатыш в изборождённую трещинами скалу. Камень раскололся, брызнул мелкими осколками, вспугнув низко летящую чайку, которая с криком взмыла круто вверх и полетела в сторону Синопы. Гай следил за её полётом, пока белая птица не растворилась в колеблющейся сизой дымке, висевшей над гаванью.

Неожиданно он вскочил и, прикрывая ладонью глаза от солнца, стал пристально всматриваться вдаль.

— Что там, Гай? — с интересом спросил Дорилей — его друг отличался необычайно острым зрением.

— Посмотрите туда! — показал Гай в сторону мыса, защищавшего гавань от злых северных ветров.

Из-за скал, круто обрывающихся в море, медленно и величаво выплывали суда. Лёгкий бриз надувал их алые паруса, трепал вымпелы на мачтах. Окрашенные в чёрный цвет, с низкой осадкой, корабли по большой дуге обходили радужную пыль бурунов прибрежной отмели. Ярко начищенные бронзовые щиты, закреплённые вдоль бортов, бросали огненные отсветы на прозрачную зелень вод, резные золочёные акростоли[6] важно раскланивались с лодками рыбаков, сопровождавшими суда.

— Пять! — показал раскрытую ладонь Гай.

— Кто? — спросил Дорилей, щуря от напряжения глаза.

Гай молча пожал плечами.

— Это не купцы, — уверенно сказал Митридат. — Суда военные…

Корабли обогнули мелководье и подошли ко входу в гавань. С поразительной слаженностью и быстротой на них были убраны паруса, и воду вспенили лопасти длинных весел. До подростков донёсся приглушённый расстоянием рокот тимпанов, задающих ритм гребцам. Обвисшие ненадолго узкие вымпелы, украшенные золотым шитьём, вновь заполоскали над головами выстроившихся вдоль бортов воинов в гривастых шлемах. И теперь уже все трое различили на палубах диковинные сооружения, напоминающие журавлиные шеи с хищными клювами на концах.