Книга Мудрец. Сталкер. Разведчик - Михаил Успенский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из машин стали выходить своевременно записавшиеся счастливцы.
– Ничего себе, – сказал Печкин. – Какие люди! Гламур на гламуре! Белла Блэк! Адвокат Схимник! Банкир Мальчуков! А вот и академик Брыксин!
Он называл всё новые и новые громкие имена, но в большинстве своём они ничего не говорили Майору. Он никогда не вращался в высших сферах.
– «Зуда», – сказал Майор. – У нас есть «зуда».
– «Зуда» в помещении хороша, – вздохнул Печкин. – А нас туда не пустят. Да и пустили бы – что толку? Выбегут все из санатория в дикой панике, включая психов.
– Ну, – сказал Майор. – А мы пройдём. Тихонько. Подсунем кому-нибудь. Паша и подсунет. В карман. Или в сумочку. Она пока разгонится…
– Сева, – сказал журналист. – Нам люди нужны. А они разбегутся. И когда-то ещё в себя придут! К тому же там и настоящие больные лежат. Негуманно!
– Резон, – сказал Майор. – Тогда не знаю. «Ниточки» у нас нет. Дырку в воротах. Не вырежем.
– Размечтался, – сказал Печкин. – Вот же не везёт! Какой репортаж можно было бы забацать! А я не при исполнении…
– Попробуй, – сказал Майор. – Купить место. В очереди. Они жадные. Все.
– Я тоже жадный, – сказал Печкин. – Не для того Белый копил бабки.
– А откуда, – сказал Майор. – У него столько.
– Ты что, не знаешь? – удивился журналист. – Ему же принято отстёгивать за спасение, хоть он сам никогда не попросит. Сдаёшь Арчибальду хабар – пять процентов Белому, как закон… Вот и накопилось. Очень он хочет свою личность выяснить.
– Не знал, – сказал Майор. – Почему не сказали.
– Потому что это все должны знать, – сказал Печкин, и тут в голову ему пришла кое-какая мысль.
Лавируя среди автомобилей, он подошёл к академику Брыксину. Академик был настоящий, из советского времени. Борода клинышком, шаляпинская шуба распахнута, вокруг ассистенты…
– Игорь Кузьмич, здравствуйте, – поклонился Печкин.
Академик взглянул на него с явным неудовольствием:
– Не имею чести знать…
– Ещё как имеете, – сказал Печкин. – Года три назад я делал статью для «Русского натуралиста» про вашу комиссию по лженауке. И встретить вас в очереди на приём к гадалке ну никак не ожидал… Вы, помнится, так негодовали тогда, так шарлатанов обличали, покруче покойного Гинзбурга!
– А-а, это вы, – сказал Брыксин с ещё большим неудовольствием. – Ну, Домнушка не совсем гадалка, она, скорее, феномен, достойный изучения…
– Это вы своим коллегам доказывать будете, – сказал Печкин. – Они вас живьём съедят…
– Зубы обломают, – высокомерно сказал академик. – Оказывается, вы дешёвый шантажист, а мне тогда показались вполне здравомыслящей и образованной личностью… И статья получилась довольно грамотной и толковой, без ляпсусов…
– Игорь Кузьмич, – сказал Печкин. – Понимаете, нам очень надо туда пройти. Не для сенсации, а по делу. Очень важному делу.
– Если вам деньги нужны, так не дам я вам денег, – сказал академик. – Хрен вам, молодой человек. Во-от такенный!
И даже показал, какой именно.
– Денег мне не нужно, – сказал Печкин. – Мне туда нужно. За ворота. А вот у меня есть кое-что, что могло бы вас заинтересовать.
– И что именно? – ухмыльнулся учёный.
– Артефакт, – сказал журналист.
– Эти артефакты, – сказал академик, – в мою лабораторию тащат ящиками. Настоящий – один из ста. Учтите, я год проработал на Янтаре…
– У меня настоящий, – сказал Печкин.
– И что же это?
– «Обратка», – сказал журналист. – Настоящая «обратка». Он вытащил из-за пазухи коробочку и открыл её.
Глаза Игоря Кузьмича загорелись тревожным пламенем. Он схватил коробочку и впился взглядом в её содержимое.
– Траченная? – сказал он.
– Только дважды, – сказал Печкин. – Поневоле пришлось…
– Давно вынесена из Зоны?
– Два дня, – сказал Печкин. – Видите – ещё искрит. И вибрация чувствуется… На стенд её надо, пока не сдохла.
– Сколько хотите? – сказал академик дрожащим голосом.
– Мы родной науке не вороги, – сказал Печкин. – Гусары денег не берут-с. Я же сказал – нам нужно туда пройти. Поэтому давайте осуществим трансфер – вы отдаёте мне своё место, я вам артефакт… Это здесь возможно – продать очередь?
– Ещё как возможно, – торжествующе сказал академик. – Тут есть ребята, которые только этим и кормятся, как барыги возле театра на Таганке – впрочем, вы вряд ли можете это помнить. И даже мы, бедные студенты, этим порой промышляли… Где вы её взяли?
– Знакомый сталкер подарил, – честно сказал Печкин.
– Царский подарок, – сказал академик. – Что значит разоблачение какой-то Домнушки по сравнению с Нобелевкой?
В приёмной предсказательницы посетителей встречал огромный портрет крошечной скрюченной старушки, закутанной в пёструю индийскую шаль и сидящей в инвалидной каталке. За спиной старушки были изображены самые яркие представители российской элиты, перечислять которых уже с души воротило – потому что они и так мельтешат везде, тогда как мы с вами практически нигде.
Элитные рыла сияли: видимо, бабуля только что всем им предсказала долгую счастливую жизнь – то есть ещё дольше и счастливее, чем они уже имели. Новые назначения, новые месторождения, новые ангажементы, новые гранты, новые откаты…
Вдоль нижнего края полотна шли буквы:
РУССКАЯ ВАНГА ВИДИТ ТЕБЯ!
И помельче:
«Фотографировать запрещается».
Очеса у старушки были не нарисованные – в полотно художник-новатор смело вставил стеклянные глазные протезы, отчего зрителю становилось страшновато.
Печкин отметил про себя, что для последнего визитёра на картине нет места. Интересно, кого-нибудь придётся замазать? И кого именно?
Ковёр под ногами – повышенной ворсистости, по нему даже ступать было неловко. С потолка свисала роскошная хрустальная люстра из семи ярусов. Пройти под люстрой мог бы разве что Киндер, и то пригнувшись, поэтому её обходили.
Зато вдоль стен тянулись ряды простых деревянных откидных кресел – как в старых кинотеатрах. Оттого вновь приехавшие випы вынуждены были сидеть плечом к плечу – даже те, кто в жизни бы не присел с вынужденным соседом на одном гектаре. Русская Ванга стремилась уравнять всех. Посетителю должно быть неудобно, как сказал один литературный персонаж, иначе какое от него удовольствие?
Кое-кого из бомонда журналист знал лично и даже хотел подойти, но Майор показал ему кулак.
Они скромно присели на последних местах, зажав между собой Черентая. Черентай вертел головой, словно подросток, обманом пробравшийся в берлинский музее порнографии на станции Цоо.
