Книга Егор - Мариэтта Чудакова

Москва услышала Гайдара. Армия увидела, где и с кем в этот день москвичи.

Так Россия в грозный час еще раз призвала своего сына.

На телеэкране в это время неистовствовали главари мятежа. Пьяный Макашов матерился и требовал, чтоб все шли бить жидов и брать Кремль. Руцкой кричал по телефону летчикам: «Поднимайте самолеты! Летите бомбить Кремль!»

Из личных воспоминаний. Я не решилась в столь опасной ситуации взять на себя ответственность за жизнь в то время уже больного, не очень-то легко двигавшегося Сергея Аверинцева; жена его очень согласилась со мной; он сел готовиться к выступлениям по радио. Сама же я договорилась с генеральным директором ВГТРК Лысенко, что приду к ним на телестудию. «В стране около миллиона словесников – школьных учителей, вузовских преподавателей, – думала я. – Это – те, кому мое имя более или менее известно; я успокою их, что мы Москву пьяному Макашову не сдадим; они мне поверят». (В последующие годы я не раз удостоверялась, что мой расчет был верен.) Я поехала на телестудию («резервная студия» оказалась Российским Телевидением), но сначала решила посмотреть, что происходит у Моссовета – чтобы сказать об этом людям России не с чужих слов, а как очевидец.

…. Я увидела поразительное зрелище.

Проезжая часть Тверской от Пушкинской до Моссовета была запружена. По призыву Гайдара народ шел семьями – отцы с сыновьями, весело, готовно…

Когда я возвращалась от Моссовета к метро – я шла против всего потока одна! Было уже около 12 ночи; от Моссовета не уходил никто – только подходили. И мне хотелось крикнуть, оправдываясь: «Я не сбежала! Я на телестудию иду!..»

Я вышла из метро «Савеловская» полпервого ночи и пошла к известному москвичам проходу между зданием «Огонька» и огромными типографиями «Правды» и «Комсомольской правды» (не знаю, что там сейчас). Я прошла в типографские дворы через турникет – он не охранялся. Полчаса я шла по огромным типографским дворам, повернула на 3-ю Тверскую-Ямскую, пересекла улицу Правды и подошла к зданию Российского Телевидения. 40 минут двигаясь в районе главнейших СМИ, после разгрома «Останкина», я не встретила ни одного милиционера! Город был сдан на милость мятежников. Шестиэтажное здание студии темнело всеми своими окнами, как в войну. Только два окошка едва светились – потом выяснилось, что это окошко генерального директора, где горела только настольная лампа, и студии, откуда шло вещание.

За запертыми воротами – около десятка насмерть перепуганных молодых милиционеров в касках. На лицах их было написано ясное сознание того, что идут последние часы их жизни. Ведь когда я звонила Лысенко и нарочито-бодро спросила его:

– Что – вас уже штурмуют? – он похоронным тоном ответил:

– Нет, но это вопрос ближайших часов.

И был рад, что я согласна к ним приехать.

…Двадцать минут где-то изучали мой паспорт, потом вышел майор и за руку повел меня по темным коридорам. Через 15 минут я была уже в прямом эфире, а через полчаса просила отвезти меня домой на машине, поскольку метро закрыто… Полтретьего ночи я выехала с улицы Правды. Все время, пока ехали через всю Москву – на юго-запад, к метро «Беляево», – я не отрывалась от окна, надеясь увидеть хоть одного милиционера. Не удалось. Столица России была пуста, ее никто не охранял.

В подвале мэрии, как позже стало известно, сидели чиновники под дулами пистолетов пьяных мятежников. Те обещали, если правительственные силы начнут штурм, – они их тут же пристрелят. Как напишет позже один из заместителей мэра: «Я понял, что теперь от меня ничего не зависит, и полностью успокоился».

…Я останавливаюсь на фактах собственной биографии только для того, чтобы сообщить то, что я видела в ту ночь собственными глазами: милиция сдала столицу России мятежникам (в причины я не вхожу). Повторю – президенту оставалось надеяться только на армию.

Белый дом был напичкан оружием. Потому его обстрел никак нельзя назвать неадекватной мерой. Ни один депутат не был даже поцарапан осколком. Их препроводили за решетку живыми и невредимыми. Поэтому выражение «расстрел парламента» пущено в ход людьми, не имеющими ни совести, ни ума.

У автора этой книги нет теплых чувств к бывшему министру обороны России генералу Павлу Грачеву. Но с одной его фразой нельзя не согласиться. Пятого октября, на телеэкране, стоя в окружении военных, слегка раскачиваясь с пятки на носок, генерал сказал с законной, как говорят в таких случаях, гордостью:

– Третьего октября в России начиналась гражданская война. Четвертого октября армия ее остановила.

Она смогла это сделать только после того, как увидела огромные массы народа, собравшиеся по зову Гайдара у Моссовета.

Егор Тимурович рассказывал близким, что именно тогда он впервые в жизни испытал самый настоящий страх – когда увидел прекрасные, одухотворенные лица людей своего слоя, интеллектуалов, и понял, что все они могут погибнуть – по его вине… Но поступить иначе не мог.

От их семьи к Моссовету пришли тогда четверо мужчин – Егор Гайдар, его старший брат по матери Никита Бажов, сын Никиты Бажова Максим, Тимур Гайдар. С ними просился старший сын Егора четырнадцатилетний Петр, живший в доме бабушки и дедушки. Тимур Аркадьевич сказал ему строго:

– Ты что? На кого же мы оставим женщин?

И до утра Ариадна Павловна и Мария Стругацкая с замиранием сердца ждали известий.

С тех пор постоянно воспроизводится миф о тысячах погибших. Он опровергается одним вопросом: где их матери? В первые, да и последующие дни после подавления мятежа сколько угодно газет и радиостанций обнародовали бы вопрос матери: «Где мой сын, ушедший к Белому дому и не вернувшийся?» Но таких выступлений не было. А ни одна мать не стала бы молчать.

Огромная ошибка депутатов последующей Думы – в том, что они не создали комиссию, которая должна была выяснить причину гибели каждого погибшего у Белого дома. Тогда перед нами предстала бы совсем другая картина, чем та, что любят рисовать до сего дня в интернете, поливая грязью тех, кто поддержал открытым письмом президента, обязанного подавлять вооруженный мятеж в столице. Повернись время вспять – я вновь поддержала бы его безо всяких колебаний. Не сдавать же свой город пьяному Макашову!

…А между тем процесс над членами ГКЧП все шел, и в октябре 1993 года, как пишет В. Степанков, «уже под звуки стрельбы на Краснопресненской набережной», оглашалось обвинительное заключение, где действия подсудимых квалифицировались как измена родине в форме заговора с целью захвата власти.

«Обвинительное заключение в зале слушали вполуха. Все ждали амнистии.

Фракция КПРФ в Верховном совете России и власти договорились об амнистии в канун кульминации октябрьского противостояния. 23 февраля 1994 года первым документом, принятым новым парламентом (Государственной Думой, сменившей, по Российской Конституции 1993 года, Верховный совет. – М. Ч.), стало Постановление об амнистии участникам событий августа 91-го и октября 1993 года. То есть произошел самый элементарный размен» (В. Степанков, 2011).