Книга Спящий во тьме - Джеффри Барлоу

Лакей умолк, вдруг осознав, насколько справедливо последнее обвинение. Он закусил губу; решимость его окрепла.

– Я ему покажу: будет знать, как гонять меня целый день напролет, присесть не давая, – проворчал слуга и мстительно воткнул ключ в скважину. Дверцы шкафа, словно по волшебству, распахнулись, Овцеголов заглянул внутрь – и тихонько охнул.

Внутри лежало что-то вроде тоненькой книги: две странички, скрепленные вместе. Каждый листок был сделан из чудесной металлической субстанции, очень похожей на золото; вот только в отличие от земного злата это вещество излучало свет, озаряя темноту шкафа нездешним, опаловым сиянием. Листы книги пестрели причудливыми буквицами, рядами загадочных процарапанных черточек, что истолкованию никак не поддавались. Овцеголов застыл на месте, дрожа всеми своими лохмотьями и не в силах поверить глазам. Не за этим ли предметом его посылали в «Итон-Вейферз», не этот ли предмет дважды ускользал из его рук?

Лакей извлек электровые таблички из шкафа, едва их не выронив – видимо, сказывался горячий грог, – и положил сокровище на умывальник, рядом со стаканчиком для бритья.

– Ну, как вам оно? – осведомился он, отступая на шаг и скрещивая руки на груди. – Чудо из чудес, верно? А уж о ценности этой штукенции я и молчу.

– Странно, – пробормотал Овцеголов. – Очень, очень странно.

Не отрывая взгляда от табличек, Чарли снова сравнил их с описанием, выданным ему Самсоном Хиксом. И пришел к тому же выводу, что и в кабинете «Итон-Вейферз»: любые слова здесь меркнут в сравнении с реальностью.

– Надо за это дело выпить! – объявил лакей, выходя из комнаты, и тут же возвратился с парой бокалов и с бутылью. Один из бокалов он вручил гостю, наполнив его лучшим хересом мистера Таска. – Пейте до дна! – повелел он. И, чтобы слова не расходились с делом, залпом осушил собственный бокал. Крепкое вино тут же ударило ему в голову, приплюсовавшись к горячему грогу. Слуга отшатнулся к камину, закашлялся, хватая ртом воздух, и с трудом устоял на ногах.

– Жуть! – воскликнул он, разумея, конечно же, нечто прямо противоположное. Потом игриво ухмыльнулся от уха до уха, отчего по лицу его разбежались морщинки, и плеснул себе еще. С сияющими глазами лакей указал на бутылку с хересом и заговорщицки хихикнул:

– Пейте до дна! Мы ему покажем! Вылакаем весь стариковский херес – ха-ха! – до последней капли – и где же? В его собственной спальне!

Овцеголов не без опаски воззрился на свой собственный бокал. Щедрый лакей наполнил его до краев, не замечая, как трясутся руки гостя. Надо ли удивляться, что Чарли пролил вино на ковер старого скряги? Охваченный ужасом, он глухо, жалобно вздохнул, выпячивая сквозь пыльную бороду то губы, то язык.

– Пейте до дна! – воскликнул Фаллоу. – Да что с вами такое? Хотите, чтобы старый сквалыга вошел да и застал вас в таком виде? А ну, пейте!

Овцеголов со всей определенностью не желал появления мистера Иосии Таска – сейчас ли или в любой другой момент, но и пить до дна он не стремился. Слова лакея навязчиво звучали в его сознании, в душе всколыхнулся стыд. Чарли вновь глянул на пятно, расползающееся по ковру, затем на открытую дверь, почти ожидая, что в дверном проеме возникнет фигура мистера Таска. Угрюмый хитрец с портрета негодующе взирал на него от каминной полки. В доме царила гробовая тишина, нарушало ее лишь отдаленное тиканье часов на лестничной площадке. Лакей уверял, что скряги дома нет. Но как знать, вдруг скряга вернется скорее раньше, чем позже?

Исчерпав до конца остатки энергии и осушив третий бокал хереса, лакей тяжело рухнул в стариковское кресло. Там он и остался лежать, водрузив одну обмякшую ногу на каминную решетку и сонно поводя глазами. Удвоенное воздействие винных паров брало свое.

– Жуть какие красивые, э? – пробормотал он, разумея таблички. – К-как думаете, чегой-то это они светятся?

Чарли понятия не имел, отчего таблички светятся, хотя и сам задавался примерно тем же вопросом. Ему вдруг почудилось, что книжка издала тихий стон, и Овцеголов в изумлении схватился ладонями за щеки. Звук повторился. Чарли с запозданием осознал, что это не столько стон, сколько храп, и исходит он не от табличек, но из глубин кресла с высокой спинкой. Обернувшись, Овцеголов обнаружил, что голова лакея свесилась на сторону, глаза его закрыты, а губы обвисли; обнаружил он также, что помянутый лакей временно пребывает в бессознательном состоянии.

Как тихо в комнате, как тихо во всем доме! Неужели, кроме них двоих, тут нет ни души? С тех пор как Чарли здесь, он никого еще не слышал и не видел. Где же остальные слуги? Пожалуй, скряга города Солтхеда вполне оправдывает свою репутацию!..

Едва Чарли подумал о мистере Иосии Таске, как ему померещился в коридоре какой-то шорох – возможно, крадущиеся шаги. Он виновато глянул на дверь – опять ничего!

Он отставил бокал и заковылял к умывальнику и к табличкам, покрытым загадочными, незнакомыми значками. Разумеется, такому, как Чарли, любые письмена показались бы непонятными. До сих пор ему довелось взглянуть на таблички только один-единственный раз, при его второй попытке попасть в кабинет мистера Банистера; он уже держал сокровище в руках, когда Миттон застиг его с поличным. Теперь же он снова прикоснулся к ним трясущимся пальцем – и ощутил скрытую в них силу.

В этот момент перед глазами его возник изможденный лик мистера Иосии Таска.

Овцеголов отшатнулся назад и едва не упал, споткнувшись о ноги спящего лакея. Бедняга спрятался за креслом; прошло несколько минут, а он так ничего и не услышал: ни суровой отповеди, ни кошмарных ругательств, ни яростных обличений. Чарли счел это странным. Собравшись с духом, он выглянул из-за кресла и обнаружил, что лицо исчезло. Ни тебе лица, ни фигуры, ни скряги! Вот – таблички, вот – умывальник; все как прежде. Чарли вновь опасливо двинулся вперед – и так и подскочил в воздух: в зеркале отразилась его изможденная физиономия. Овцеголов схватился за сердце. Стало быть, вот что он видел – в стекле промелькнуло его собственное лицо! Во власти стыда и страха он принял отражение за образ карающего Таска-мстителя, что явился испепелить чужаков, вторгшихся в его спальню!

Одна черепица встала на место, и в сознании мистера Чарльза Эрхарта родился план. Только быстро, быстро; действовать надо быстро. Теперь ничего не помешает ему претворить в жизнь тот, первоначальный, дважды срывавшийся замысел – ничего, кроме собственных понятий о чести, в чем бы уж они ни заключались. Вторая черепица скользнула куда следует: Чарли прикрыл дверцу шкафа и запер ее на ключ. Руки Овцеголова так тряслись, что на эту несложную операцию ушло бог весть сколько драгоценного времени. Увязав таблички в шарф, обнаруженный на кровати, Чарли бежал прочь.

Ни чувства вины, ни стыда он не испытывал – вообще ничего. Ведь Самсон Хикс предал его и больше ему не друг. Разве не Самсон Хикс вышвырнул мистера Хокема и его племянника со стойбища? Разве не Самсон Хикс принес его друзьям гибель и разорение? Разве не Самсон Хикс пожертвовал дружбой? Да, все правда. Так с какой бы стати Овцеголову мучиться укорами совести? Он отплатит Самсону Хиксу и бессердечному скряге той же монетой. Сокровище, увязанное в шарф, предназначено в дар мистеру Хокему и Бластеру – в награду за все их страдания и утраты, и за их неизменную доброту к Чарли Эрхарту. Долг благодарности будет уплачен сполна.