Книга Дом в глухом лесу - Джеффри Барлоу

He так давно, в связи с получением солидного наследства от дяди, которого я в глаза не видел, я был вынужден отправиться в пассажирской карете в далекий городок под названием Хул, где некогда проживал мой ныне покойный родственник. Большую часть жизни я провел на побережье, в окрестностях Вороньего Края, Чиддока и Карго, так ни разу и не выбравшись в восточные горы – а да будет вам известно, что Хул находится в диком, скалистом краю далеко по ту сторону гор, в графстве Эйлешир, – так что новость я воспринял с энтузиазмом и некоторой долей опасения. Разумеется, я с нетерпением предвкушал возможность побывать в незнакомом месте, в дальнем уголке карты. Однако в путешествие вроде этого так вот сразу, очертя голову, не отправишься, тем паче если речь идет о человеке устоявшихся привычек вроде меня; кроме того, по слухам, на дорогах было неспокойно, а от неприятностей такого рода я стремился по возможности держаться подальше. Тем не менее очень скоро стало понятно, что поездки не избежать: долг подсказывал мне лично осмотреть собственность, завещанную дядей. Так что, передав свои дела в опытные руки поверенного и нескольких слуг и распрощавшись с друзьями (как я надеялся, не навеки), одним темным и холодным утром я уселся в карету «Каттермол» – и отбыл в путь.

В час столь ранний экипажей на улицах почти не попадалось, так что карета катилась вперед довольно быстро и очень скоро выехала за пределы города. Вороний Край остался позади, а впереди расстилалась большая дорога! И внутри кареты, и на империале пассажиров было немного, так что мне удалось занять местечко у окна. Напротив меня устроился некий джентльмен возраста ближе к пожилому, чем к среднему, хотя, как я узнал впоследствии, выглядел он куда старше своих лет; ибо в придачу к дорожному платью на бледном лице он носил маску тревожной озабоченности, которая то и дело сменялась выражением мрачной задумчивости; все это наводило на мысль о тяжком бремени лет. На протяжении долгого времени джентльмен не проронил ни слова, отвечая на мои шутливые замечания разве что кивком или сдержанной улыбкой, как я подозреваю – лишь учтивости ради. Сам он неотрывно глядел в окно, хотя с моего «наблюдательного пункта» казалось, что проносящиеся мимо пейзажи нисколько его не занимают, ибо взгляд его оставался неподвижен. То, что спутник мой настолько погружен в себя, я списывал на ранний час или, может статься, на какое-нибудь дело неприятного свойства, заставившее его покинуть город; так что, если бы я не старался изо всех сил, сдается мне, большую часть утра я бы так и провел в молчании (слева от меня громоздился живой тюк покрупнее, а напротив него – тючок помельче; оба, едва карета выкатилась со двора, мгновенно погрузились в сон). Однако же после всех моих обхаживаний и улещиваний задумчивый джентльмен выдавил-таки из себя несколько равнодушных замечаний о погоде, каковая в это время года обычно менялась резко и неожиданно, вовсе не считаясь с нуждами рода человеческого. Рассветное марево развеялось, мир озарял мягкий солнечный свет, мы карабкались в предгорья – и до чего же славно было наконец-то вырваться из тенет прибрежных туманов, что густой пеленою лежат вокруг Вороньего Края, города, который угнездился на гигантском мысу, выдающемся далеко в море, и потому находится в полной власти капризной природы.

К вечеру мы далеко углубились в горы. Впереди вздымались резко очерченные громады скал, пестрые, отливающие синевой и пурпуром; по этой черте в них не составляло труда опознать Талботские пики. Эта протяженная, изрезанная каменная завеса, увенчанная снегом под стать припудренным шевелюрам столь многих неуклюжих лакеев, обозначила собою границу Талботшира – графства, лежащего между Вороньим Краем и конечной целью моего путешествия. Среди его прохладных сумрачных ущелий нас поджидали бессчетные отвесные обрывы и зияющие пропасти; несколько раз на каком-нибудь особенно кошмарном повороте дороги я готов был поклясться, что карета вот-вот перевернется. Однако кучер наш правил уверенно, и столь же уверенно ступали лошади, так что всякий раз мы выходили из испытания живыми и невредимыми. Хотя кое-где нам приходилось покидать экипаж и брести дальше пешком, облегчая задачу лошадям на непомерно крутом подъеме.