Книга Тысяча ночей и еще одна. Истории о женщинах в мужском мире - Ханан Аль-Шейх
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она перестала плакать, подошла ко мне и понюхала мою одежду.
– О, не так пахнет тот, кто насладился любимой женщиной, – сказала она. – Теперь я боюсь за тебя, Азиз. Я прекрасно знаю, что женщины иногда дразнят мужчин, но эта женщина ранила твое сердце намеренно – она попыталась оскорбить тебя так глубоко, как только могла. Соль, что она оставила у тебя на животе, означает, что ты как невкусное блюдо, которое приходится посолить, чтобы его не выплюнуть. И, как будто этого недостаточно, она оставила тебе еще и уголек, а это значит, что она желает, чтобы Аллах очернил твое лицо, если ты утверждаешь, что влюблен, но на деле любишь лишь еду и питье: ты не влюбленный, а обманщик, говорит она. Так что, дорогой брат мой, эта женщина жестока и безжалостна, и обманщица она, а не ты. Почему она не разбудила тебя, если увидела, что ты заснул? Да освободит тебя Аллах из ее когтей!
«Напротив, – думал я про себя, слушая Азизу. – Моя возлюбленная права – я заснул, а ведь все знают, что настоящим влюбленным сон неведом. Я был несправедлив и к себе, и к ней, когда позволил голоду взять верх над страстью».
Я ударил себя в грудь, и заплакал о своем злосчастье, и стал умолять сестру помочь мне, угрожая иначе покончить с собой.
Азиза сказала:
– Для тебя, возлюбленный брат мой, я бы даже глаз достала из глазницы. Ах, если бы я могла выходить из этого дома по своему усмотрению, чтобы свести вас вместе, – ради тебя, а не ради нее. Послушай, Азиз. Иди опять к ней, но на этот раз не притрагивайся к еде – даже маленький кусочек раздразнит твою утробу, а ты знаешь, что, насытившись, ты захочешь спать. Иди к ней и не забудь перед тем, как уйти, сказать эти строки:
Я вошел в сад и увидел, что он выглядит точно так же, как в прошлую ночь. На этот раз я не дотронулся до еды, а только сидел и прохаживался по саду в ожидании. Но мало-помалу меня одолела скука, и я снова оказался за столом, говоря себе, что отведаю лишь кислого молока, и то лишь одну ложку, чтобы унять сердцебиение. Но, как Азиза и предупреждала меня, от одного глотка аппетит у меня разыгрался, и я не смог удержаться от того, чтобы перепробовать все многочисленные блюда, что стояли на столе. Не успел я оглянуться, как наелся досыта, но вместо того чтобы лечь, я сел, опустив голову на руки. Несмотря на все усилия, я крепко заснул и увидел во сне, что не сплю, а хлопаю себя по лицу, брызжу в глаза водой и тру глаза, чтобы не задремать и бодрствовать до нашей встречи. Но на самом деле я все проспал, и солнце снова разбудило меня, хлеща лучами, как раскаленной плетью, и я, плача, поплелся домой. Там я увидел Азизу, что, вся в слезах, напевала:
Я был вне себя от ярости, и принялся упрекать и проклинать ее, и швырнул в нее игральную кость и семечко – то, что моя возлюбленная оставила у меня на животе. Но дочь моего дяди пропустила мимо ушей мои крики и ругательства, опустилась передо мной на колени и сказала:
– Эта большая игральная кость значит, что, хотя ты ждал ее, сердце твое было далеко. Если бы ты действительно был влюблен, то, конечно бы, не заснул. Твое влюбленное сердце воспламенило бы тебя, как огниво разжигает уголь. А семечко рожкового дерева значит, что ты должен приготовиться к разлуке и переносить ее терпеливо, как пророк Айюб.
Услышав слово «разлука», я вцепился в платье дочери моего дяди и заплакал, и взмолился:
– Помоги мне, Азиза, спаси меня, а то я погибну и умру.
И моя двоюродная сестра, которая в тот день была задумчива и молчалива (хотя я даже не подумал спросить отчего), тихо ответила мне:
– Мысли мои неспокойны, как волны бурного моря. – Некоторое время она помолчала, но затем сжалилась надо мной и сказала: – Иди к ней сегодня и помирись с ней. Я ничего не могу посоветовать тебе, только повторю: не ешь, не ешь.
И она приготовила мне вкусный ужин, и покормила сама, как ручного ягненка, чтобы меня не соблазнил аромат лакомств, которые будут стоять передо мной вечером в саду.
И тем вечером я снова вернулся в сад, нарядившись в новые одежды, которые Азиза сшила для меня и в которые заботливо меня одела, вновь взяв с меня слово сказать девушке:
Снова оказался я в саду и стал стеречь мою возлюбленную, точно тигр, готовый к прыжку. Я вслушивался в малейшие звуки, так что слышал даже шорох, с которым соловей укладывался спать в свое гнездо. Но тишина и спокойствие, и луна, и звезды над головой, и сила моего желания и страсти лишили меня бдительности, и я налил себе чашу вина, твердо уверенный, что не засну. Затем я налил еще чашу, трогая свои веки, чтобы проверить, не опускаются ли они, – ведь я подумал, что вино придаст мне остроумия и красноречия, когда я наконец встречусь со своей возлюбленной. Но она все не появлялась, и настроение мое изменилось: я почувствовал невыносимое раздражение и нетерпение и стал пить чашу за чашей, пока не потерял счет выпитому вину. И я заснул так же, как в две предыдущие ночи. И снова меня разбудили палящие лучи солнца, и я увидел, что лежу на траве в саду, с ножом и медной монетой на животе.
Я бросился домой с ножом в руке, и, наверное, казался безумным, потому что люди шарахались от меня и убегали с моего пути. Добежав до дома, я услышал жалобную песню дочери моего дяди:
Эта песня растрогала меня, ибо в ней звучало то, что сам я чувствовал сердцем и душой. Мир померк передо мной, и очнулся я оттого, что мое лицо омывали розовой водой.
– Монета – ее правый глаз, а нож – орудие убийства, – сказала Азиза.
– Храни меня Аллах! – в ужасе вскричал я. – Неужели моя возлюбленная задумала выколоть себе глаз?
Но дочь моего дяди сказала:
– Нет, не тревожься, она просто говорит тебе: «Клянусь Аллахом Всемогущим и клянусь своим правым глазом, что, если ты еще раз придешь ко мне в сад и заснешь, я зарежу тебя этим ножом».
И я задрожал всем телом – не от страха, но от любви и сострадания. Дочь моего дяди заметила легкую улыбку у меня на лице и догадалась, о чем я думаю.
– Я так беспокоюсь о тебе, возлюбленный брат, – умоляюще проговорила она. – Эта женщина жестока, расчетлива, хитра, а сердце ее полно ненависти и черно.
Но я в свою очередь взмолился:
