Книга Генерал Кутепов - Святослав Рыбас

Начинается дневник описанием прощания солдата с семьей и родными могилами:

„Ночью жена плакала, но я, как мог, старался успокоить ее, пускаясь в некоторого рода философию. Проснулся я в два часа ночи и стал собираться. Грустно делалось на душе при мысли, что все эти дорогие лица, быть может, вижу в последний раз. Поставили самовар, приготовили яичницу со свининой, но есть ничего не хотелось. Разбудили дочурок. Я попросил мать благословить меня. Пошли слезы и причитания как жены, так и матери.

Сам по себе я не стал бы плакать, но я не могу смотреть на слезы других, в особенности дорогих, близких сердцу людей. Тщетно хотел я удержаться от слез, нервы не выдержали, и я заплакал… Мать, плача, благословила меня иконой святого Николая Чудотворца, я в свою очередь благословил деток иконой пресвятой Богородицы. Жена так расплакалась, что я не знал, что делать, чтобы она успокоилась.

Дети подняли громкий плач.

…Когда строения деревни стали исчезать за горой и мы миновали свое поле, то я еще раз посмотрел на все это. Ехать было хорошо: не было пыли и грязи, дождь перестал накрапывать. В Самуйлове я решил сходить на могилку отца и с прахом его проститься. Жена тихо поехала по дороге, я пошел на кладбище, где, преклонив колена, помолился за упокой его души, а также попросил благословения на мой дальнейший опасный путь“.

В этих строчках все дышит простотой и силой духа. Нет ни слова о страхе смерти, зато есть покорность, сознание долга, даже возвышенность. Уходящего на войну человека благословляет мать, он оставляет свое благословение детям, и, простившись с земным, личным, обращается за поддержкой к памяти ушедших, к самой матери-земле. Наверное, он, прощаясь с отцовской могилой, обращался и к небу, и к ветру, и к траве. Это не солдат, а крестьянин с былинным сознанием поклонился на все четыре стороны света. Он перетерпит всю тяжесть войны, он вытащит из-под огня раненого товарища, он верит в царство Божие и поэтому ничто ему не страшно.

Штукатуров — духовный брат Кутепова. Они одной породы, хотя разных слоев.

Вот еще один их собрат, армейский подполковник Николай Иванович Соболевский. Его показания рисуют горькую картину того, как встречал смерть русский офицер:

„5 октября 1914 года в Восточной Пруссии я, командуя 8-й ротой, получил приказание атаковать деревню Соболей своей и 7-й ротой… Ввиду того, что это было днем (около 2 часов дня) и местность на всем расстоянии между нашими окопами и деревней не имела укрытий, я решил атаковать быстрым, насколько возможным, движением вперед, дабы не дать возможности противнику пристреляться… Мы шли настолько быстро, что три или четыре стены неприятельских снарядов дали перелет и лишь один разорвался среди нашей цепи. Отойдя около версты, я получил шрапнельные раны, две в левую ногу, три в правую ногу и одну в локтевую часть левого предплечья; я продолжал вести роты вперед; шагах в 200 от неприятельского окопа я снова был ранен ружейной пулей в левое плечо навылет, но с криком "ура" бросился вперед, задыхаясь от быстрого бега. Я широко раскрыл рот и уже на бруствере окопа был ранен ружейной пулей, которая, раздробив мне всю правую половину верхней челюсти и выбив три зуба в нижней, вышла в затылок у сонной артерии. Когда я пришел в себя… ко мне подошел немецкий офицер… на мою просьбу перевязать меня офицер, ничего не ответив, вынул нож… увидев ужас в моих глазах, он покачал головой и сказал: "" (стыдно). Отрезав погон, офицер положил его в карман и ушел. Через некоторое время тот же офицер вернулся с другим, имевшим повязку Красного Креста… Он поднял мне голову (у меня все это время беспрерывно текла кровь изо рта и затылка), кровотечение усилилось, и врач, опустив мою голову на землю, громко сказал: "! " (он сейчас умрет). Офицер… взял мою правую руку и сказал: ", Kamrad!" (прощай, приятель). Я снова стал терять сознание… Подошел солдат, взял меня за ноги… Очнулся я уже вечером от толчков и тормошения… Около меня копошились три германских солдата… Они вынули у меня из кармана бумажник с деньгами (225 р.), срезали шашку, револьвер, бинокль Цейса, сумку офицерскую, часы, расстегнули воротник, оборвали шейную цепочку и сняли ее с образками С. Иннокентия и Спасителя. Когда старший из них обрезал и снял флягу, я, т. к. мне очень хотелось пить и тошнило (три раза вырвало кровью), обратился к унтер-офицеру со словами: "" (дайте мне флягу с водой, я хочу пить).

…Унтер-офицер ударил меня с силой каблуком в нос… а затем приказал одному из солдат приколоть меня… Солдат ударил меня тесаком по шее, прорезал воротник шинели и ранил шею, но позвонков не задел. Я вновь потерял сознание и пришел в себя уже ночью. Шел дождь… Страшно хотелось пить; я попробовал ползти и пополз, теряя сознание через каждые 6–7 шагов… Утро застало меня в канаве на картофельном поле. День я пролежал в полубредовом состоянии… а ночью снова принялся ползти… Я мог пользоваться только правой рукой и коленями, левая же рука была совершенно лишена способности действовать, плечо и локоть распухли. На третий день я был замечен своими и вечером поднят…"

Такие, как Соболевский и Штукатуров, шли и шли навстречу огню. Их убивало, но они вставали и снова шли.

В марте 1915 года Кутепов снова был ранен осколком гранаты в правую ногу. На этот раз кость цела, и через несколько недель он снова на фронте. Но это уже другой фронт. Отступление. Удар германских армий в районе Дунайца прорвал фронт, началось долгое выдавливание русской армии из Карпат. Не хватает снарядов. Запасы мирного времени кончились, промышленность не успевает восполнять расход. Потом это обстоятельство оппозиция использует для обвинения правительства в измене, подтвердив тем самым пророчество Дурново. Никакой измены, конечно, не было.

Девятнадцатого июля Кутепов произведен в капитаны. Двадцать седьмого у деревни Петрилово Ломжинской губернии разражается сильнейший бой. Тяжелые орудия германцев крушат оборону преображенцев. С ужасным скрежетом, будто по небу прет железнодорожный состав, бьют тяжелые снаряды. От передовой, 3-й роты остается один взвод. Немцы идут в атаку и начинают охватывать левый фланг полка. Кутепов со своей 4-й стоит в батальонном резерве и все это видит. Но нет приказа действовать. 3-я рота погибает. Еще несколько минут и будет поздно.

— Вперед, ребята! — командует капитан и бросается в контратаку.

Немцы уже захватывают окопы.

Кутепов успевает в центре позиции опередить их. Воздух шевелится от пуль. Но никому не страшно. Смерть вплотную подступает к нему, уже заносит над ним свою косу. А капитан будто ослеплен. Что-то бьет его слева в пах, опрокидывает на землю. Подбегают санитары. Он ранен. Его кладут на носилки, собираются унести.

— Опустите! — велит Кутепов.

Ему больно. Он зажимает рукой пах и другой рукой указывает на занятые противником окопы. Там еще надо помучиться. Бой продолжается. Немцев выбивают штыками. Кутепов не знает, сколько ему остается жить. Но пусть сперва выбьют их оттуда, а потом душа оставит его тело. Не он первый, не он последний. Мимолетно вспоминается тот животный страх, который обуял его на маньчжурской сопке, когда он спустился к убитому японцу.