Книга Занимательная медицина. Средние века - Станислав Венгловский

* * *

Настоящее имя молодого человека звучало заковыристо и довольно длинно: Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм. Тогда как звонкое слово Парацельс было лишь его дерзкой придумкой, при помощи которой он, без излишней скромности, хотел поставить себя в один ряд с величайшими авторитетами древности, в данном случае – с римлянином Цельсом, автором широко известного замечательного труда по истории и теории медицины.

Изо всех этих криков можно было сделать вполне серьезное заключение, что Цельса он, Парацельс, определенно принимал за врача («пара» – на древнегреческом языке означает, примерно, вроде чего-то «подобного», даже «равного» древнему римскому врачевателю)[7].

Было этому Парацельсу, в описываемые нами дни, уже тридцать три года. А родился он в окрестностях Цюриха, в семье хорошо образованного тамошнего врача, собравшего у себя в доме весьма обширную библиотеку из медицинских трактатов, из книг, наставлений, – все, преимущественно, алхимического, астрономического и философского направлений.

И все же сама семья фон Гогенгеймов жила довольно бедно. Первоначальное образование малыш Филипп получил от собственного отца, который обучал его грамоте и – одновременно – старинной, как мир, алхимии. Быть может, эта алхимия и явилась как раз причиной заметного обнищания всей семьи, потому что подобного рода занятия требовали от ее главы непомерных расходов.

Подобная пагубная страсть всегда была сродни наркотической зависимости, так что ее никак не могли удовлетворить гонорары даже хорошо зарабатывавшего средневекового врача.

Биографы Парацельса ведут теперь весьма бурные споры на предмет того, знал ли он латынь. Некоторые из них утверждают, что в юности он учился в университете, следовательно – не мог не знать этого древнего могучего языка, с течением времени ставшего, к сожалению, слишком мало употребительным. Другие – наоборот, утверждали нечто в корне противоположное: нет, не знал он ее и в университете, стало быть, учиться никак не мог…

Во всех этих спорах, по нашему мнению, необходимо учитывать одно очень важное обстоятельство. Готовя сына к жизни, Гоген-гейм – отец, первым делом, конечно, обращал его внимание на латинский язык, без хорошего владения которым в те давние времена, да еще в странах Западной Европы, вообще нельзя было представить себе жизнь более-менее образованного человека, или даже просто претендующего на это достойное звание.

Изъясняться на латинском языке могли тогда даже чуть ли не все бездомные, даже мальчишки, которые жили подаяниями при монастырях, но забредали при этом в храмы, где и слушали разговоры священников, монахов, различного рода праздных иностранцев. Латынь для европейского средневековья служила тогда повсеместно тем, чем является в наше время разговорный английский язык.

А то, что Парацельс писал свои труды на немецком языке, – это не что иное, как выражение явного его протеста против преклонения всякого перед книжными авторитетами.

И уж никак нельзя ставить Парацельса, в этом плане, в один ряд с современным ему французом Амбруазом Паре, о котором мы также будем вести более или менее обстоятельный разговор, который также писал все свои сочинения не на латинском языке, но на родном для него французском.

Паре действительно довольно плохо мог знать латынь, поскольку родился он в бедной крестьянской семье и, естественно, не мог перенять латынь от своего отца. Не было в его распоряжении также обширной отцовской библиотеки, наполненной старинными врачебными текстами.

Латинские слова мальчишка Паре мог слышать только во время церковной службы. Да и впоследствии французу никогда не выпадало возможностей для настоящей, систематической учебы…

Иное дело Парацельс.

Представление о работе врача, первичные навыки в этой профессии, – все это также, наверняка, было связано у него с именем его отца.

Зато усовершенствованием всего перечисленного, вернее – систематизацией всего изученного, – Парацельс обязан был, главным образом, все той же отцовской библиотеке, несмотря на его упорные заявления, будто бы он в течение многих лет даже не раскрывал никакой абсолютно книги. Будто бы до всего дошел он благодаря своей сообразительности, настойчивости, путем расспросов встречавшихся ему на пути многочисленных цирюльников, гадалок, повитух. Даже путем расспросов слишком заносчивых муниципальных палачей.

Как бы там ни было, обладая великолепной памятью (и с ней – то не справился бы он с какой-то ничтожной латынью?) – Парацельс сделался непревзойденным целителем, алхимиком, философом. Он создал свою медицинскую теорию, соединив, или сблизив, химию с медициной, пересмотрев при этом ненадежное, по его мнению, учение о лекарствах, идущее еще от поверженного им Галена.

Кстати, именно ему, Парацельсу, принадлежит и сам термин «галеновы препараты».

Но…

Чего не бывает только на свете?

Сам же Парацельс окончательно пришел к заключению, что все болезни неразрывно связаны с нарушением химических реакций в живом организме.

Все эти знания и способности, однако, нисколько не облагородили внешний облик Парацельса. Он по-прежнему никогда не следил за собственной внешностью, за своей одеждой, за своим поведением и манерой выражаться на публике.

Конечно, ученый мир, как мог, сторонился и опасался его, а то и – откровенно ненавидел в нем столь слишком «неправильного» врача.

После описанного нами базельского демарша, возмутителю спокойствия пришлось оставить этот город вместе с его университетом и столь желанной ему профессорской кафедрой.

Парацельс долго скитался по Европе, пытаясь найти для себя какую-нибудь, более или менее сносную работу, одновременно совершенствуя и шлифуя свою оригинальную теорию. Он заявлял, что любое вещество в природе легко может стать как лекарством, так и ядом, что в каждом отдельном случае все зависит только от выбора дозы применяемого врачом лекарства…

Подобный образ жизни очень рано подорвал здоровье этого революционера в области медицины, врача и чернокнижника, химика и алхимика, – все одновременно.

Парацельс скончался на сорок восьмом году своей жизни в веселом австрийском городке Зальцбурге.

От него остался лишь серебряный кубок, металл которого, якобы, был получен им путем каких-то таинственных алхимических реакций. Этот кубок доныне хранится в одном из старинных швейцарских монастырей, стены которого помнят голос и облик великого медицинского бунтаря.

А еще, и это самое главное, – Парацельс оставил миру свои удивительные сочинения, которые были изданы уже после смерти его, лишь в 1589 году, и которые обессмертили его имя, в первую очередь, – как творца самобытной медицинской теории.

Глава 4. Везалий, или взорванная и вновь возрожденная анатомия

Как затмевает луна по ночам все прочие звездыБратним светом, когда заливает она,Так, и без труда, превосходит все прочие книги, —Везалия бессмертное имя.

Павел Эбер, современник Везалия

Парацельс все еще скитался по странам Западной Европы, на все лады проклиная врачей, которые слепо преклоняются перед Галеном. Гален же, как он постоянно настаивал, – попросту извратил великолепные начала стройного Гиппократова учения. Поскольку механически соединил их с идеалистическими представлениями Платона, чьи воззрения мало подходили для конкретной дисциплины – медицины.