Книга Тонкая Граня - Галина Щекина

– Ой, да ну еще реветь. Ерунда. Научим.

И правда, научили ее, как золу из печи собрать, прокипятить в тазу и процедить, потом туда застиранную простынь – и варить. Сначала зола серая, но, если навести погуще, после варки простыни эти пятна бледнели и сходили, ведь это щелочь с золой-то. Пусть ткань серая останется, но зато без пятен. Мыло тоже было, но темное, самодельное, руки от него облезали.

Граня перед началом занятий стала пристально осматривать свою одежду, боясь, что там окажется что-то ползущее. А на лекции, присмотревшись к девушке, сидящей впереди, вдруг заметила на ее платке вошь. Побагровев от макушки до шеи, она в панике хлопнула соседку книгой по плечу, спросив сквозь зубы: «У тебя нет такой на время?» Девушка нехотя обернулась и сказала что даст, она во втором корпусе на первом этаже, комната такая-то. Граня пылала до конца лекции, за книгой пришлось зайти.

Пришлось выживать и начинать страшную войну. Граня сходила к комендантше, та дала ужасно сильную отраву и научила, как обработать комнату. Сговорились с девушками из соседних комнат, полкоридора пошло навстречу. Туго свернув постели, развели коричневую гадость в ведрах, отчего вода побелела… Все комнаты заперли наглухо и пошли во двор сидеть, под сирень, есть перловку прямо из кастрюльки. Сели на ящиках человек десять, жевали, у кого что было, а чайники и котелки кипятили тут же на костре. Все так смеялись! Честно говоря, на костер-то им никто разрешения не давал. Но «цыгане шумною толпой по Бессарабии кочуют»! Потому и кочевали они в тот раз по чужим комнатам.

Здания были наполовину разрушены, не хватало учебных корпусов, и жилых тоже. Нередко студенты варили кашу прямо на улице, около корпуса, на костре. Складывали несколько кирпичей углом, чтобы чугунок пристроить. Парни с мехфака чинили керосинки, которые находили на развалинах. Находили примусы, только их не чинили, они сами были горазды взрываться. По рукам студентов ходил затрепанный журнал «Огонек». На обложке развалины главного корпуса и надпись: «Из груды развалин, из пепла пожарищ мы восстановим тебя, милый Воронеж». Администрация была вынуждена младшие курсы отправить временно в район, вот как раз агрофак и плодофак туда и поехали, в корпус какого-то училища… Там было даже теплее, из учхоза возили овощи, раз в день бесплатно кормили.

А что? Если сжать зубы и не замечать грязи, лишений, то учеба была самым простым делом.

Граня получила кличку «демобилизованная», это пошло еще со вступительных, где она гордо садилась за первый стол. Записывать за преподавателем «демобилизованная» умела. Она сидела всегда за первым столом, с плотно сжатым ртом, с абсолютно прямой спиной, иногда вскидывая голову на доску. Она была тем самым человеком, для кого вели речь все преподаватели. Именно на нее смотрели, к ней обращались. Первая же сессия доказала – Гранины лекции читаются, их разбирают все, и за ними вставали в очередь. А как же она сама? Так память же феноменальная, с первого раза запоминала всю лекцию. Памятью была в Богдана, который помнил размерность подвижного состава наизусть.

Гранина группа уехала, а те, что не уехали, вкалывали на восстановлении после занятий. Досталось и Гране – попозже. Экзамены у «бывшей летчицы» прошли на четыре и пять.

Отмечать первую сессию пошли в город. Институт располагался на окраине, среди полей и дубрав. В город – значило идти по трамвайным путям пешком больше часа, линию только ремонтировали – идти через опытные участки, мимо стадиона, по центральному проспекту и заворачивая к мосту. Восстановленный мост торжественно парил в воздухе, поблескивая нарядными арками. Это был не просто мост с правого берега на левый, это был символ того, что новая мирная жизнь берет свое. Это было воплощение сожженной страны, которая назло всем смертям поднимается и сияет. «Нет, – думала Граня, едва шевеля губами, притопывая ботами, ежась от ветра. – Нет, не все пропало в моей жизни, ведь я и здесь причастна к большому делу…»

– Большое дело, – эхом подхватил ее мысль парень с мехфака. – Теперь все видят – город выжил. А вы… Вы нездешняя?

Граня обернулась. Она часто видела изумление на обращенных к ней лицах. Точно было ее лицо ярким прожектором и люди сразу слепли. Но что, интересно, нашел в ней этот?

А парень с мехфака вообще чуть не упал. Перед ним в потрепанном пальтишке, в ботиках и шарфе стояла артистка. Иконописное личико с маленьким ртом, сверкающими, как ночь, черными глазами и высоким, нет, высочайшим лбом! На лбу темнела родинка. Ну, как у них у всех в Индии. Она явно была нездешняя!

– Нездешняя, да. Донецкая. Зовут Граня. А вас?

– Егор, – не сразу ответил он, по-комсомольски протягивая руку. – Донецк это хорошо, это рядом.

– А вы подумали, откуда я?

– Подумал – из самой Индии.

Граня слабо улыбнулась. Парень былсветловолосый, с прямым подбородком, с ямочкой. Лоб насуплен, губы пухлые, штаны рваные. Фуфайка ремнем подпоясана.

– У вас маленький городок или большой?

– У меня большой! Большая деревня, речка большая… а есть у вас речка?

– Да, есть ставок и есть еще водокачка.

– Надо ж! И базарчик? У нас у колодца, в центре базарчик.

– А у нас около станции! И отец у меня машинист. А у вас?

– Нету у меня отца, он умер тридцати двух лет. Осталась мамка с троими… Я и две сестры еще.

– Ой, не знала.

– Да ладно. Дело прошлое. А давайте – я вам в чемодане картошки принесу, ага? У меня есть такой чемодан фанерный, с ручкой.

И это было дороже всяких букетов.

Они шли долго. Шли и не смотрели друг на друга. Считалось – нельзя пялиться сразу. Но лица горели. Он проводил ее до общежития. Дверь была уже заперта, хотя в окнах кое-где еще мерцал огонь. У кого лампа керосиновая, у кого – просто свеча.

Попрощались по-комсомольски, рукопожатием. Она слабо шевельнула застывшими пальцами в его ручище. Это запомнилось.

Земное-небесное

Они прощались по-комсомольски, встречались по-комсомольски. В общежитии Граня долго мыла голову, шелестя по жестяному тазику своими тяжелыми черными волосами. Мыла не хватало, маленький кусочек строгала и заливала водой, чтоб растянуть. Вода была жесткая, в кружку для полоскания кос она капала немного уксуса. От такого полоскания косы делались мягкими, текучими и антрацитово блестели. Граня гладила через тряпочку свое единственное, проношенное до воздушности коричневое креп-сатиновое платье веерами. Смотрела на свет – как, очень прохудилось? Пришивала белый воротничок – совсем по-военному.

Придирчиво глядела в потемневшее пятнистое общежитское зеркало, пытаясь выщипать бровки и смягчить сухие губы каплей подсолнечного масла. И она думала – «Вот же ж, курица, посмотри. Мажется! А еще мечтала о штурвале самолета». И тут же хмурилась. На нее смотрела худощавая бледная индианка с родинкою в центре лба, впалые щеки и крохотный рот казались неприступными. Суровые черты нельзя было смягчить ничем, восточная девушка и ее изображение решительно отворачивались друг от друга. Но то была острая, жестокая красота, которую не скрыть.