Книга Местечковый романс - Григорий Канович

— Давайте спустимся к Неману. Мы в прошлый раз так хорошо провели там время, — предложила Хенка. — Что мы стоим, как вкопанные?

— К великому сожалению, я не могу с вами пойти, — сказал Шлеймке. — Я сегодня дневальный.

Роха и Хенка растерянно переглянулись.

— Я сегодня отвечаю за чистоту и порядок в казарме и через пять, самое большее через десять минут обязан туда вернуться. Иначе я рискую попасть на гауптвахту. То есть в солдатскую каталажку.

— В тюрьму? Господи! — простонала Роха. — Я сюда свои кости еле доволокла, чтобы хоть часок побыть с тобой, а выходит, нам надо сразу отправляться обратно. Знали бы — не поехали бы! Письма не пишешь, не предупреждаешь! Сиди и думай, жив ты или нет…

— Виноват… — опустил голову Шлеймке. — Но вы же всё равно не можете мне ответить.

— Да, мы, безграмотные, писать не умеем, но наказывать нас за это молчанием не надо, — с укором сказала Роха. — Вернёшься домой — может, ты и нас, дурёх, научишь… Ладно… Увиделись с тобой, и слава Богу, — промолвила она и обратилась к Хенке, великодушно уступая ей первенство во всём — в любви и в жалобах. — А ну-ка, быстренько выгружай все свои дары!

— Шлеймке, возьми всё, что мы привезли, вместе с чемоданчиком. Мы с мамой ещё к тебе приедем, тогда его и заберём, — сказала Хенка, пытаясь как-то сгладить свою вину перед сникшей Рохой за то, что так неосмотрительно уговорила её пуститься в далёкий путь.

Автобуса в Йонаву пришлось ждать долго, и неудачницы не знали, как убить время. Они бесцельно бродили по незнакомому городу, смотрели на витрины и вывески лавок и магазинов, заглядывали через открытые двери в парикмахерские, откуда пахло дешёвым одеколоном и где лихо орудовали ножницами и бритвами мастера-евреи, одетые в сверкающие белизной халаты. Забрели они и на городской рынок, уставленный крестьянскими телегами, и там глазами выискивали среди покупателей собратьев-единоверцев, которые в Алитусе попадались реже, чем в Йонаве.

Хенка вдруг вспомнила Гилеля Лейзеровского, его больную жену и кучу детей…

— В прошлый раз хороший человек помог мне найти Шлеймкин полк. Пусть Господь Бог за доброе дело одарит его таким же добром, да ещё с добавкой.

— Он, может, только на небесах одаряет, но не на земле. На земле хозяин не Господь Бог, хотя Он её и создал, а всякие господа и господинчики, — сказала Роха-самурай.

Хенка порывалась остановить какого-нибудь еврея, расспросить, где находится улица Кудиркос, и навестить Гилеля, но не решилась. Грешно было ещё больше утомлять Роху — опечаленная старуха и так еле держалась на распухших ногах.

На автостанции они присели на скамейку и стали ждать рейса в Йонаву. Никогда ещё обе не чувствовали такую близость друг к другу, как на этом пропахшем бензином и машинным маслом, захламленном окурками, обрывками бумаги и битым стеклом островке. Их объединяло даже молчание, ибо думали они об одном и том же — о любви, которая всё равно куда сильнее обиды на судьбу, не всегда благоволящую к тем, кто любит. Кто мог знать, что Шлеймке в этот день будет так занят на службе?

— Спасибо, Роха! — вдруг сказала притихшая Хенка.

— За что? — глухо отозвалась нахохлившаяся старуха.

— За реб Ешуа Кремницера. Если бы не вы, что бы я сейчас в местечке делала? Улицы бы подметала, полы мыла у мельника Менделя Вассермана или сидела бы дома и под стук отцовского молотка до дыр протирала своё платье? Спасибо вам и за то, что отважились отправиться со мной сюда. Несмотря ни на что, я считаю, что мы с вами приехали не зря. Шлеймке будет легче служить.

— Это я тебя должна благодарить. Сказать по правде, я о тебе раньше была не очень-то хорошего мнения. Не стану кривить душой, я не собираюсь бить себя в грудь кулаком и просить у тебя прощения. На то я мать. Ты понимаешь, о чём говорю?

— Понимаю, — с каким-то несвойственным ей надрывом ответила Хенка. — Если когда-нибудь рожу и выращу такого сына, как ваш, я тоже буду желать ему в жёны не дурнушку и нищенку, а красавицу и богачку. Мне тоже будет больно, если чужая женщина заберёт его у меня навсегда.

И тут подошёл автобус, не дав им договорить.

7

Путь домой показался обеим намного короче. Погружённые в свои раздумья, они и не заметили, как очутились в Йонаве.

До синагоги женщины шли вместе.

— Ты, конечно, к нему ещё поедешь, но я больше трястись туда и обратно не в силах, — сказала Роха, обернувшись к Хенке перед тем, как расстаться с ней на перекрёстке.

— Да, поеду.

— Когда в следующий раз вернёшься оттуда, придёшь к нам и всё без утайки доложишь. Пусть вся моя орава посмотрит на тебя вблизи и послушает, как служится среди литовцев их братцу-кавалеристу.

Хенка долго глядела в согбенную спину удаляющейся Рохи и до самой Ковенской улицы перекатывала в памяти её слова о смотринах, сказанные ещё не надёжной сторонницей, но уже и не непримиримой противницей.

На работу Хенка вернулась в приподнятом настроении. Приглашение Рохи как бы заглушило чувство горечи от неудавшейся поездки в Алитус. Этель с Рафаэлем встретили её тепло.

— Енька! — закричал карапуз, побежал к ней и обвил пухленькими ручками колени.

— Как там ваш солдат? — спросила Этель, которой Хенка доверяла свои сердечные тайны.

— Хорошо. Годик ему ещё остался.

— Год быстро пролетит, — сказала Этель и пристыдила сына: — Рафаэль, перестань тянуть Хенку за подол. Настоящие мужчины себя при дамах так не ведут. Мама закончит разговор, и Хенка будет в твоём полном распоряжении.

— Соскучился малыш, — защитила своего питомца Хенка. — Да и я по нему соскучилась. Мы с тобой, Рафик, сейчас поиграем в кошки-мышки. Ты будешь котик, а я мышка. Я стану от тебя убегать и прятаться, а ты будешь за мной гоняться и, когда я куда-нибудь схоронюсь, искать меня по всем углам.

— Как бы мышка ни пряталась, от зоркого Рафаэля она никуда не скроется, — подыграла ей Этель и спросила у Хенки: — А у твоего кавалериста уже есть какая-нибудь гражданская профессия?

— Да. Он портной.

— Так это же, милочка, великолепно. Без портных и короли, и нищие ходили бы голышом либо в шкурах, как звери. В Париже портные зарабатывают бешеные деньги. Мсье Жак Левит, у которого я там шью, кстати, он родом из Литвы, в прошлом году за пошив платья и жакета не постеснялся взять с меня, жены своего земляка, очень даже приличную сумму. Может, и вы когда-нибудь скажете Йонаве «адью» и переберётесь жить во Францию.

— Да, но Шлеймке не знает ни одного слова по-французски.

— Иголка научит.

— И я никакого другого языка не знаю, — засмеялась Хенка. — Куда уж нам, неучам, в Париж! Дай Бог тут, в местечке, как-нибудь по-человечески устроиться.

Ей стыдно было признаться, что она и на идише пишет с ошибками, без точек и без запятых, потому что начальную школу так и не закончила — надо было помогать измотанной постоянными родами матери ставить на ноги младших сестёр и братьев. Разве может понять, подумала Хенка, эта добрая обеспеченная женщина, которая шьёт себе платья и жакеты не у старика Гедалье Банквечера в Йонаве, а у мсье Жака Левита в Париже, что такое тюрьма бедности? Что это за неволя, из которой так трудно, а порой и до самой смерти невозможно вырваться на свободу?