Книга Девушка без Бонда - Анна и Сергей Литвиновы

– Кто? – Она против воли краснеет. – Кто я?

Девушка почему-то не сомневалась, что никто, кроме нее, Димитриса и отца Стелиоса, не будет знать о том злосчастном сеансе ясновидения. Однако Зет в курсе. Они со Стелиосом, похоже, вообще приятели, раз красавчик выгуливает его собаку… И сейчас этот Зет явно смеется над ней:

– Ну да, та самая загадочная, потерявшая память нимфа. Стелиос мне про тебя все уши прожужжал. Только я почему-то представлял, что нимфы выглядят совсем по-другому. Невесомый, вытканный из морской пены, покров… А на тебе – передник, и не самый чистый…

Кажется, он просто издевается над ней. Беззлобно. И когда-то – девушка это знала, чувствовала! – она умела прекрасно справляться с такими вот нахалами, которые страшно гордятся своими, прямо скажем, плосковатыми остротами. Отшивала их на раз, два, три. Но тогда – в прошлой жизни – она была если не звездой, то значимой фигурой. А огрызающаяся посудомойка – это нонсенс.

Хотя огрызнуться никогда не помешает. Тем более что еще одна мысль мелькнула. Мужчина ведь зачем-то явился именно в их таверну. И явно прежде слышал о ней, потерявшей память. И сам с нею заговорил. С теми же, кто по жизни полный ноль, не беседуют. Их просто не замечают.

Она внимательно взглянула на него. Произнесла:

– Кто вы такой, Зет?

– А кто такая вы, леди? – в тон ей проговорил тот.

В ответ на подобные вопросы – она тоже помнила из своего почти стертого из памяти прошлого – полагается загадочно улыбаться. Но только в том случае, если в сумочке у тебя – визитные карточки со всеми твоими титулами. А у нее улыбка получилась жалкой. Снова объяснять: «Я – никто? Я – не помню?»

И она сказала, изо всех сил стараясь, чтобы получилось как можно беспечнее:

– Ваш друг Стелиос считает, что когда-то я была звездой…

А Зет, противная сволочь, усмехнулся, снова окинул взглядом ее непрезентабельную одежду и насмешливо произнес:

– Но, похоже, звезда уже закатилась.

Да, в этой пикировке она теряет очко за очком. А продолжать заведомо проигрышную партию – бессмысленно.

И тогда она постаралась выдавить из себя еще одну улыбку. Пробормотала:

– Спасибо, что не дали вашему Джеку меня растерзать…

И отправилась восвояси, на свою кухню.

И услышала, как Зет ей в спину кричит:

– Эй, нимфа! А поцелуй? В благодарность за спасение?

Но она, конечно, даже не обернулась, только громко дверью в подсобку шарахнула. Хотя, чего уж скрывать, прильнуть губами к губам Зета ей вдруг ох как захотелось! Но только не сейчас. Не когда она вся взмыленная после бесконечной возни на кухне и в грязном переднике…

* * *

Весь остаток дня она была будто натянутая струна и грохотала тарелками с таким остервенением, что никто из коллег к ней даже подойти не осмеливался. Хозяина, правда, грозным видом не смутишь, но тот, что удивительно, сегодня (невзирая на разбитую тарелку) не сказал ей ни слова упрека, а всегдашние пятнадцать евро вручил ей по окончании рабочего дня даже с неким подобием улыбки.

И Димитрис, когда зашел за ней вечером, взглянул удивленно. А когда, по обыкновению, они сели вместе ужинать, тут же спросил:

– Что случилось?

Она могла бы рассказать ему, однако лишь буркнула:

– Ничего.

Не объяснять же бедняге, что она до сих пор вся кипит от гнева. Злится и на хама Зета, и на собственное глупое поведение. А пуще всего на то, что до сих пор стоят перед глазами пухлые, развратные губы… скошенный нос… насмешливые глаза неестественно зеленого цвета. Он красив, этот Рассел-Кроу-Зет. И ей хотелось бы сейчас быть рядом с ним. Чтобы он подливал ей вино, и улыбался, и говорил комплименты, и слегка насмешничал…

…Но от Димитриса так просто не отделаешься.

– Может… Может, тебе удалось вспомнить? Что-то еще, банни? – тревожится он.

А она – про себя, конечно! – отвечает: «Да нет, ничего. Кроме того, что в своей прошлой жизни я наверняка была безмозглой курицей. Из тех, что живут по пословице: „Бьет – значит, любит“. Этот Зет ведь просто самовлюбленный хам. Но никак у меня из головы не выходит…»

А вечером, когда они с Димитрисом оказались дома, девушка поступила назло. Назло негодяю Зету – и себе самой. Она впервые не отказалась выпить домашнего вина и улыбалась словам Димитриса о любви, звучавшим сегодня особенно страстно и пронзительно. А ночью – уступила ему.

Мальчик оказался ненасытен в страсти, и утолил ее жажду, и помог сбросить напряжение. Но главным было не это. В один из тех моментов, когда он снова проник в нее и наконец потряс, взбудоражил, взорвал, ей вдруг явился еще один образ из прошлого. Она – в постели, но в объятиях другого мужчины, гораздо более опытного, ласкового и умелого, он так же смугл, как Димитрис, и от него необыкновенно хорошо, одуряюще пахнет парфюмом… Она даже на миг увидела лицо незнакомца – очень красивое, искаженное любовной судорогой…

То был похожий на Зета человек. Похожий не внешне – по сути. Сильный. Уверенный в себе. Чуть насмешливый. Которого одновременно любишь – и ненавидишь.

Заснуть ей в ту ночь удалось лишь под утро, а ночью приснился – опять! – все тот же сон, который являлся в первую ночь: белый город, очень похожий на тот, где она живет сейчас… И она знает, что в нем живет враг, предатель, мерзавец, ее личный недруг. Но в то же время этот человек ведает все. Он знает, что с ней произошло, и у него она может получить отгадки на мучающие ее вопросы: кто она и что с ней случилось…

* * *

А наутро – наутро Димитрис летал, словно на крыльях: дурачился, беспрестанно касался ее, пел, признавался в любви – и требовал ответных признаний. Но что она могла ему сказать? Что он совсем не похож на мужчину ее мечты? Или соврать, что она навеки останется с ним здесь, на острове? Так и не узнав, кто она, откуда, как тут оказалась и что с ней произошло? Оставалось отвечать на его излияния одним: «Мне было хорошо с тобой».

В голове же билось другое: ее жизнь скоро, очень скоро изменится. Должна измениться. Ей просто надоело быть с Димитрисом. И жить на острове тоже надоело. И еще – хотелось бежать потому, что где-то здесь бродит негодяй Зет. Ей никогда больше не хотелось встречаться с этим человеком – раз заарканить его нет никаких шансов. А шансов нет. Очень уж глупо – и жалко! – она себя с ним повела…

Днем, когда русская (так ее теперь называли в кафе – и белоруска Наташа, и хозяин), по своему обыкновению, отправилась во время сиесты в порт, вдруг чудом возник новый элемент пазла. Он четко лег в ту головоломку ее собственного прошлого, что она мучительно решала. Новые сведения о себе она почерпнула не от людей, судов или флагов, а… из мусорного бака.

* * *

Бачки стояли в месте, где начинался пирс, чтобы яхты, приходившие на постой, могли свалить в них накопившиеся за время плавания отходы. Мусор вывозили не слишком прилежно, вот и сейчас из переполненного контейнера вылетело несколько газет на греческом языке. Их страницы трепетали на ветру. Случайный взгляд русской упал на первую полосу одной из них – и она обомлела. Два снимка оказались мучительно схожи с ее видениями, снами или случайно вспыхивавшими в мозгу редчайшими воспоминаниями.