Книга Ночь с Марией. Рассказы - Олег Михалевич

– Понятно, – ответил я и закрыл глаза, подумав, что вновь вижу сон.

Пальто

Это нам только кажется, что мы управляем вещами. На самом деле все происходит с точностью до наоборот. Во всяком случае, мой характер полностью сформировался под воздействием вещей. Заявляю об этом прямо и откровенно.

Природа с детства одарила меня хорошей памятью и довольно крупным телосложением. Поэтому в классе я был больше похож на второгодника, сидел на последней парте и читал на уроках приключенческие романы. Иногда, чтобы застать врасплох, учитель задавал мне коварный вопрос по текущей теме, надо было вскакивать и отвечать. Поэтому у меня хорошо развился периферийный слух и громкий голос – на задней парте мямлить не полагалось. В пятом или шестом классе я перерос очередной костюм, и моя мать отправилась на поиски замены для донельзя обносившихся брюк и куцего пиджачка. Работала она в Старой Риге, рядом с Театром русской драмы и самым престижным в городе ателье мод. Выйдя из конторы в обеденный перерыв, она увидала, как в ателье заканчивают оформление витрины, прилаживая к роскошному черному вечернему костюму ярлычок с неприлично смешной ценой. Она, что называется, не поверила своим глазам и вошла в ателье. Приемщица объяснила, что клиент отказался от почти полностью оплаченного авансом заказа, и костюм выставлен за остаточную стоимость. Так в моем гардеробе появилась невероятная обнова.

На следующий день я пришел в школу. Первый урок весь класс, особенно девчонки, смотрел не на доску, а на меня. На перемене Ваня Кошкин, злостный второгодник и мелкий бандюган с московского форштадта, или, как чаще говорили тогда, с Москачки, впечатал мне в центр пиджака подошву своего грязного башмака. Рассвирепев, я разбил ему нос, и нас обоих потащили на разборку к директору школы. Отпустив Кошкина, директор долго рассматривал мой костюм, потом спросил классную учительницу, как я учусь, на что та неопределенно покрутила в воздухе рукой, и вынес вердикт:

– Будешь представлять школу на районном смотре самодеятельности.

– Но у меня нет музыкального слуха…

– Ведущим будешь! Если не хочешь из школы вылететь.

С этого момента я стал в школе популярным человеком. Мне пришлось учиться искусству конферанса, готовить шутки и репризы, развивать голос так, чтобы он легко, без микрофона, покрывал шумы многолюдных школьных сборищ. Характер мой изменился радикально. Из увальня-флегматика, озабоченного лишь проблемами героев Майна Рида, я превратился в ярко выраженного сангвиника, способного за считанные минуты стать своим в любой компании. Пышущий жаждой мести Кошкин несколько раз пытался со своими дружбанами с Москачки организовать для меня засаду по дороге из школы, но каждый раз многочисленные доброжелатели предупреждали меня о коварном замысле недруга и уводили другими путями.

Два года спустя мой костюм начисто потерял сценический лоск, я опять подрос, но в витрине ателье ничего подходящего больше не выставлялось. Моя карьера конферансье пришла к закату. Тем более, что появилась новая проблема. На этот раз с обувью. Нога росла пропорционально с телом, а советские обувные фабрики, наверное, для экономии кожи предпочитали выпускать обувь малых размеров. Мой сорок третий был настоящим раритетом. Не мог же я выходить на сцену в перманентно просящим кашу ботинке! В человеке все должно быть красиво: и костюм, и туфли. И как быть в компании, если нос твоего ботинка, отклеиваясь, цепляет за тротуар! Мне пришлось изобрести множество способов отвлекать внимание собеседников от того, что происходит ниже пояса, и у меня развилась привычка размахивать при разговоре руками.

Первые самостоятельные деньги я заработал на практике в порту после второго курса мореходного училища. В это время в моду вошли туфли с длинными острыми носами. В магазинах такие не продавались, производили их только подпольные сапожники и продавали по высокой для тех времен цене, по сорок рублей. Первую зарплату я отдал посреднику за туфли. О примерках тогда никто и не думал, назывался лишь размер. Но колодки у подпольных сапожников, как выяснилось, были рассчитаны только на сорок первый. Это меня не смутило. Уж очень хотелось выглядеть красиво. Подумаешь – на два размера меньше. Длинный носок должен был компенсировать недостающее пространство для пальцев ног, а остальным неудобствам можно было не придавать значения. Кое-как натянув туфли, я отправился на танцы. Ноги стягивало так, словно меня пытали испанским сапогом. Гордиться остальной одеждой не приходилось, но туфли! Я выплясывал так, что видно было только их. Девчонки хохотали над моими шутками. После танцев я пошел провожать одну из них домой, и ноги были единственной заметной частью моего тела. Форма моей ноги изменилась по форме туфлей с длинными носами, и я научился стойко переносить любую боль.

Не удивительно, что, когда я стал штурманом торгового флота, самыми значимыми для меня покупками стала обувь. Я заходил в роскошные обувные магазины загнивающей Западной Европы, и у меня перехватывало дыхание. На полках бесконечными рядами стояли туфли с острыми носами, с носами круглыми и прямоугольными, прошитые и проклеенные, с заклепками и без, на тонких кожаных подошвах и на толстых платформах, всех красок и оттенков, настоящий обувной рай! И при этом – любого, даже самого моего дефицитного сорок третьего размера! Проблема была только в одном – стоила обувь по меркам заработка советского моряка непомерно дорого. Приемлемыми для наших зарплат были лишь специальные магазины колониальных товаров. Дикарям в колониях предприимчивые торговцы продавали бусы и цветные побрякушки. Для советских моряков – умещающиеся в карман плащи из болоньи, гипюр, похожий на покрытый позолотой тюль, мохеровую пряжу красочных тонов, уродливые женские парики и дешевые складные зонтики. На родной земле все это пользовалось невероятным спросом, и жить морякам позволяло безбедно. Но купить для себя обувь… Я, однако, помятуя о былом костюме, надежды не оставлял. И не напрасно.

Постепенно мой обувной гардероб начал пополняться. Последним приобретением стали роскошнейшие туфли на только что вошедшей в моду платформе с широкими, красиво округленными носами. Рост мой сразу увеличился сантиметров на семь. Туфли сложного, коричнево-зеленого оттенка отливали всеми цветами радуги и сами, без малейших моих ухищрений притягивали взгляды прохожих. В Ленинграде я одел их для культурной прогулки в Эрмитаж. Незадолго до этого прошел дождь, воздух был чистым и свежим, светило солнце, отражаясь от лакированной поверхности туфель, и мы с другом не спеша шагали к музею вдоль Невы. Перед входом в музей растеклась лужа. Я прыгнул через нее и, приземлившись, ощутил на правой ноге дискомфорт. Посмотрев вниз, я с ужасом обнаружил, что заостренный несколько лет назад палец насквозь пробил поверхность новой туфли и нахально выглядывает из нее, как мышь из норы. Изучив повреждение ближе, я понял, что верх десятидолларового башмака изготовили из простого картона, который все равно расползся бы при первом же дожде, и предназначались туфли скорей всего для манекенов, что, возможно, и пытался объяснить мне при продаже продавец на непонятном для меня языке. Второй же мой вывод заключался в том, что на действительно добротные вещи заработка советского моряка недостаточно.