Книга Ночь с Марией. Рассказы - Олег Михалевич

В поселке золотоискателей Черский нам предстояло взять на буксир очередной лихтер. Мы с Гидрофором вышли в поселок, чтобы закупить свежего хлеба на предстоящий рейс. В отличие от других северных поселений, в которых нам удалось до сих пор побывать, Черский выделялся особенной ухоженностью и добротностью. Чувствовалось, что сезонников здесь немного, жители обосновались всерьез и надолго. Навстречу нам шли две местных красавицы, облаченные в легкие ситцевые платья.

– Девушки, где у вас хлеб продают, – спросил я и добавил жалобным голосом: – Очень кушать хочется…

Они остановились и с подозрением осмотрели наше не слишком презентабельное, полукурсантское, полугражданское облачение.

– Вы че, и правда не знаете? Вот же он! – одна из красавиц с темными, свободно раскиданными по плечам волосами, указала на ближайший дом.

– Правда? А где же вывеска?

– Да зачем нам вывеска? – Мы и так все знаем. А вы откуда такие, из Среднеколымска, что ли? Или из самого Якутска? Хотя нет, не похоже…

Мне показалось, что в ее голосе зазвучал неподдельный интерес, что, по моим соображениям было вполне логично – каждая из местных незамужних обитательниц должна спать и видеть заезжего принца из областного центра. И лучше такого лекарства для Гидрофора просто не существовало.

Гидрофор гордо выпятил грудь.

– Вообще-то мы из Риги, – как можно более небрежно, обронил он.

– А это еще где? – удивилась вторая красавица, в мелких кудряшках.

– Да как вам сказать, – в свою очередь удивился я и махнул рукой на левый берег Колымы. – Отсюда километров тысяч семь или восемь, наверное, будет. Туда, на запад. А давайте, мы вам объясним поподробнее. У вас кафе тут какое-нибудь есть? Или можно к нам на пароход, на экскурсию.

Девушки моментально потеряли к нам интерес.

– Семь тысяч километров! – прокомментировала кудрявая. – У-у, какая глушь…

– Погодите, – я еще пытался спасти положение, – говорят, у вас, золотоискателей, глаза на метр под землю проникают. И уж если ваша девушка на кого посмотрит, как вы сейчас на нас…

– Не трудись, – закончила длинноволосая. – Уже посмотрели. И поняли, что искать вам здесь нечего. Адью!

Красавицы развернулись и, ни разу не обернувшись, скрылись за поворотом.

– Не поняли нас, – посетовал я. – Не то, что наши женщины на «Стремительном», верно?

– Да причем тут… – Гидрофор покраснел. – Не знаю, о чем ты… Они и правда хорошие. И внимания заслуживают. Особенно Яна.

– Особенно?

– Ну да! У нее, между прочим, день рождения сегодня. Юбилей!

– Неужели уже пятьдесят стукнуло? Никогда бы не дал!

– Да сорок всего! Ну, хлеб-то будем брать?

Юбилей отмечали вечером, в узком кругу. Извещать начальство Яна постеснялась. И у капитана, и у Дзюбы с Аллой в Черском оказались знакомые, к которым они отправились погостить, по всей видимости, до утра. Боцман исчез, никого не предупредив. Каюта его была заперта, на стуки он не отзывался. Яна принарядилась, накрасила губы и принесла в нашу с Гидрофором каюту бутылку спирта. Мы в ответ честно выставили две оставшихся бутылки вина. Трезвенник Имант покрутил носом и ушел на палубу, где ему и полагалось нести вахту. Курочкин расцеловал Яну и подарил ей самолично сооруженный из толстой проволоки держатель для кастрюль, чтобы руки не обжигала. Яна растрогалась и погладила симметричные ожоги на тыльной стороне предплечий обеих рук. Мы попробовали коктейль из спирта и сладкого белого вина, но пришли к выводу, что с томатным соком спирт гораздо приятней.

– Не думайте, – сказала Яна и плотней прижала ногу к Гидрофору. Правда, сидеть в тесной каюте, не касаясь соседей, было невозможно. – Я не такая простая, как выгляжу. У меня сестра знаете, кто? Жена самого министра торговли! Живет в Москве, как сыр в масле! А меня и знать не хочет, стерва! Компрометирую ее, видите ли! И все потому, что я двенадцать лет в лагере откатала. И за что? Пятнадцать лет мне было, булку с голодухи в булочной сперла! Ну, ничего, я ей еще о себе напомню!

Она вновь погладила ожоги и пытливо заглянула мне в глаза, словно пытаясь понять, знаю ли я, что на самом деле это вытравленные татуировки, коих на других частях тела еще предостаточно, и о которых мне под большим секретом поведал Гидрофор.

В распахнутый иллюминатор струился свежий колымский ветерок. Застенчивый Курочкин, вдруг разговорившись, поведал о московской студентке, с которой уже полгода поддерживает переписку и как недостает ему этих писем сейчас, во время скитаний по бесконечным морским просторам. Яна раскраснелась и похорошела. Даже помолодела как будто. Я расслабился и предложил выпить за любовь.

Празднование прекратили, когда закончилось спиртное, незадолго до полуночи. Ночная вахта выпадала мне. Солнце, не скатываясь полностью за горизонт, спряталось за ближайшим лесом, и на окрестности опустился мягкий сумрак. Ночных гостей мы не ожидали, трап был убран, и я в полудреме сидел на крыле ходового мостика. Нагретая за день земля отдавала накопленное тепло легким, стелющимся туманом, который заканчивался у моих ног, и мне казалось, что я плыву на облаке. Или от этого ощущения, или от спиртного, кружилась голова. Время от времени я проваливался в сон. И, то читал тщательно выписанные по телу Яны клятвы не забыть мать родную и умереть за любовь, то прятался от разгневанного Бабурга среди ящиков на палубе лихтера, то несся по тайге на ялике с запряженным в него лосем. В какой-то момент мне показалось, что по палубе внизу ступают чьи-то осторожные шаги. Я встал и увидел, как боцман помогает перебраться на берег молодой толстушке с хорошо развитой филейной частью, которой, без сомнений, могла бы плотно, как пробка, заткнуть судовой иллюминатор. Она перешагнула через борт, ступила на привальный брус и пошатнулась. Мне показалось, что она сейчас свалится за борт, между причалом и корпусом буксира, и я хотел броситься на помощь, но мощные руки боцмана уже подхватили объемное тело и легко, как подъемным краном, перенесли на причал.

Я закрыл глаза.

Следующий раз меня разбудили какие-то голоса, идущие снизу. Я перегнулся через рейлинг. В иллюминатор Яниной каюты выглядывала голова Гидрофора.

– Да нет никого. Да и туман, – сказал он невидимому собеседнику и исчез.

Какое-то время уже неразличимый гул голосов внизу продолжался. Затем в иллюминатор высунулось что-то белое и объемное, вроде подушки, и звуки прекратились. Я сел на прежнее место. Когда я вновь открыл глаза, передо мной стоял Гидрофор в семейных трусах и тельняшке.

– Слушай, – прерывисто дыша, сказал он, – помоги беседку спустить, только быстро.

– Какую еще, на фиг, беседку. У тебя что, крыша от полового возбуждения съехала?

– Да при чем тут… У нее тело знаешь, какое молодое! Только… Я сдуру про задницу в иллюминаторе рассказал, ну, мы заспорили, она попробовала и застряла. Вот!