Книга Германия - Аделия Амраева

Ларик стал чаще встречаться со своей девушкой. Они уже нигде не прятались, а целовались прямо на улице, у всех на виду. Почти перед самым отъездом они наскоро сыграли свадьбу.

Собаку дяди Юры, Ладу, забрали их соседи. Мы всей улицей прибегали к ней почти каждый вечер, потому что она сразу после отъезда Гавриловых заболела и ослепла. Только спасти нам ее не удалось: она сдохла уже через три месяца.

«Истосковалась», — сказал тогда папа.

Заселившиеся в гавриловский дом новые соседи первым делом спилили яблоню. Она мешала построить новый забор — бетонный. Блок за блоком вырастал вокруг гостеприимного дома Гавриловых холодный серый забор. Турник весь облез, стал бесцветным, шершавым. Но после школы мы всегда бежали к нему — лазали, прыгали. Я забиралась на маленький турник с ногами и прыгала на землю. Так больше никто не мог: все боялись. И это было счастьем! Недолгим…

— В Германии хорошо, повезло же Гавриловым! — говорила Наташка, когда мы возвращались из школы.

Я молчала. Я увидела это сразу, как только мы свернули на нашу улицу. Вместо турников у дома Гавриловых из земли торчали три трубы. Я подбежала, погладила трубы, казалось, что от спиленных ран мне передается боль в самое сердце. Кто решил, что железу не бывает больно?

— Доча, ну вот так случается, — успокаивала меня мама, когда я ревела в голос, завалившись на кровать и прижавшись к стенке. — Теперь же они хозяева, вот и спилили.

— Яблоню спилили, турник спилили! — взвыла я. — Заче-е-ем?

— Ну вот такие они. Нелюдимые.

— Зачем Гавриловы уехали? Ведь так хорошо было-о-о…

— Ничего, главное, мы их помним. И они нас помнят.

Я вспомнила. Я вытерла слезы и соскочила с кровати. Где-то здесь? Или здесь? Я рылась в книгах и тетрадях, пока из словаря по немецкому языку не выпал четырехлистный клевер. Я подняла его осторожно, чтобы он не рассыпался.

— Надо приклеить его куда-нибудь. На бумагу, — предложила мама.

— На словарь, — решила я.

Расставание седьмое

Германия

Фашист

Я закрашивала кружочки напротив правильных вариантов ответа, сидя в светлом, огромном классе чужой, городской школы. Одиннадцатый класс и без того был загружен тестами — подготовкой к EHT[7], а тут еще Игорь Владимирович захотел, чтобы я сдала экзамен в этой школе — специализированной, языковой. Кроме теста предстояло сочинение, а потом, после паузы, интервью. И всё на немецком…

Самым сложным оказалось сочинение на тему: «Почему ты хочешь поехать в Германию?» Действительно, почему? Этот экзамен должен был выявить четырех счастливчиков, которые поедут в Германию.

Но про него я узнала от Игоря Владимировича. Он настоял, чтобы я участвовала. Почему я хочу в Германию? Кто вам вообще сказал, что я туда хочу?

Совсем недавно мы читали Йоханнеса Зиммеля[8]. Отрывок из книги «Моя мама не должна об этом узнать никогда» надолго врезался в память. Много было в этой книге личного, много моего, будто Зиммель говорил именно про меня, будто он знал меня, видел насквозь. Я написала о нем и его книге в сочинении, совсем немного. Хоть он и австриец, книга-то на немецком! Написала про немецкий язык. Потом вспомнила про любимого Бетховена и решила закончить сочинение пафосно. Ведь учителя любят пафос. «Я хотела бы побывать на родине моего любимого композитора Людвига ван Бетховена, дотронуться до земли, воспитавшей его, вдохнуть воздух, каким дышал он. Побывать там, где он жил, чтобы прочувствовать и понять…» Прозвенел звонок, и учительница стала быстро собирать работы. Я не закончила предложение, потому что не знала как. Не знала, что хотела понять и что собиралась прочувствовать. Отдав тетрадь, я вышла в коридор. Там меня ждал Игорь Владимирович.

— Ну как? — спросил он взволнованно.

Я махнула рукой.

— Поедемте домой. Пустая трата времени, Игорь Владимирович. Тут все с первого класса немецкий изучают, он тут основной. Вообще не понимаю, зачем вы меня сюда притащили, — пробурчала я.

— Пойдем, я тебя накормлю, — улыбнулся он. — Дильназ, главное — участие. Зато какой опыт!

— Давайте домо-ой!.. — заныла я.

— Нет, у тебя еще интервью.

Мое интервью прошло заметно быстрее, чем у других. Мне задали три вопроса, из которых я всё поняла, но ответить смогла только на два.

— Всё! — выдохнула я, выйдя из кабинета. — Теперь домой.

А через неделю Игорь Владимирович прыгал по коридору школы, потрясая над головой листочком.

— Прошла, прошла, прошла!

В школу вызвали маму, долго с ней беседовали. Когда она вышла из директорского кабинета вместе с Игорем Владимировичем, я как раз отпросилась с алгебры, чтобы подслушать под дверью директорской.

— Вот она, наша гордость! — воскликнул Игорь Владимирович.

Мама заулыбалась.

Родители согласились отпустить меня с незнакомыми ребятами из другой школы, с чужой учительницей в Германию удивительно легко. Игорь Владимирович эту учительницу знал лично и уверил: я в надежных руках. Еще он сказал, что эта программа — неделя языковой практики в Йенской школе — пойдет мне на пользу.

— Когда уезжаешь? — спросил меня Пашка накануне отъезда.

Только сейчас, после этого вопроса, я поняла, отчего противилась экзамену, отчего неохотно собирала вещи в новенький чемодан, который мне подарили родители.

«Я уезжаю в Германию» — эти слова с давних пор были какими-то… зловещими…

В самолете стюардессы и стюард оказались немцами. Ольга Эмировна объяснила мне, что авиалиния немецкая, вот и работают тут немцы. От ребят, Карины, Максима и Сании, я держалась в стороне. Они друг друга знали. Про линию эту они тоже знали и посмотрели на меня искоса, когда я спросила. Быть не в своей тарелке очень неприятно. Хочется стать салфеткой на сиденье, багажной полкой, хочется выбить иллюминатор, чтобы тебя выдуло из самолета на свободу…

Место мне досталось рядом с Кариной, но она еще в зале ожидания уговорила Максима поменяться с ней посадочными талонами.

— Я Макос, привет, — протянул Максим мне руку, когда мы пристегнули ремни.

— Я Дильназ, — протянула я руку в ответ. — А почему Макос, а не Макс?

— Потому что Макос-кокос. А я люблю кокосы, — улыбнулся он.