Книга "Варяг" не сдается - Владимир Шеменев

Я натянул бушлат и, рванув рукоять задвижки, открыл переборку, ведущую в тоннель нижнего палубного отсека. Пробежал метров тридцать, громыхнул еще одной дверью и через мастерские по лестнице слетел в машинный зал. Равномерный гул генераторов и запах машинного масла всегда действовали на меня успокаивающе. Это была моя стихия. Я перевел дух и осмотрелся.

По мере того как команда занимала свои места, крейсер оживал. По всему кораблю стали разноситься грохочущие и лязгающие звуки приводимых в движение различных рычагов и механизмов. Где-то над нами ухнуло орудие. В унисон выстрелу в правый борт ударила волна, заваливая нас на противоположную сторону.

Допустимый крен для крейсеров I класса – сорок пять градусов. Мы же легли градусов на пятнадцать-двадцать. Как говорится, в пределах нормы. Но все равно достаточно, чтобы улететь в угол, если под рукой не окажется опоры.

Частота стрельбы возрастала с каждой минутой. Вслед за кормовыми орудиями в перепалку вступили бортовые на шканцах, постепенно передавая эстафету от мелкокалиберных пушек к 152-миллиметровым носовым орудиям главного калибра.

По всему кораблю лихорадочно лязгали элеваторы, разнося снаряды. Лязг сопровождался криками команды и воем лебедок, тащивших из погребов свой смертоносный груз. На выходе из шахт подручные комендоров бойко подхватывали чушки, укладывали на тележки и с ними бежали к своим номерам, где заряжающие, откинув замок, уже ждали подачи. Секунда на доводку снаряда в ствол, щелчок замка и выстрел.

Выстрел, от которого дергается голова и закладывает уши, вызывая приступ нестерпимой головной боли. Выстрел, от которого пересыхает в горле, а дым разъедает глаза, перехватывая дыхание. Выстрел, от которого подпрыгивают разбросанные по палубе пустые орудийные ящики, и мелкая вибрация, пробегая по корпусу, перекидывается на фок-мачту, вводя ее в резонансное дребезжание.

* * *

Я сидел возле головной машины, прислушиваясь к стуку, идущему вдоль вала. Стук то появлялся, то пропадал, в зависимости от оборотов машины. На какой-то миг мне показалось, что я чувствую запах пережженного металла. Протянул руку и дотронулся до упорных подшипников, через которые проходили многотонные валы, вращающие винты, вспарывающие в данный момент воды Корейского залива.

Один кожух были холодным, а второй горячим – в нем грелся и стучал подшипник.

Мне стало не по себе. Если разорвет кассету, заклинит вал, и машина встанет. Примем к сведению, что это учения и до Чемульпо мы кое-как, тихой сапой, но доберемся. А если это случится в бою? Вывод я знал, и он был неутешителен. Дрейфующий крейсер – прекрасная мишень. И как этой ночью наша артиллерия разносит в щепки плавающие по морю щиты, так и нас разнесут вражеские крейсера.

Я завинтил крышку короба, поднял фонарь и пошел к дежурной стойке, где висел телефон. Рядом со стойкой стоял стол, за которым трюмный старшина Семенов писал отчет по вахте. Вахта только началась, но проблем уже хватало, не считая моих подшипников. Пять минут назад горел насос водозабора, из кочегарки Михалыч передал, что прогнулись трубки нижнего ряда у седьмого котла, а у пятого появилась течь – прямая угроза разрыва трубок.

«Варяг» имел уже печальный опыт, когда за три дня десять кочегаров были ошпарены и обварены. Дошло до того, что кочегары стали бояться подходить к котлам. Как следствие, в них стало падать давление, и крейсер частенько на ходовых испытаниях терял скорость. Несмотря на то что почти весь декабрь «Варяг» простоял на якоре, ремонтируя котлы и машины, проблему так и не смогли устранить.

Мой вердикт, как ни странно, совпал с мнением Николаши Зорина. Котлы надо было менять полностью, да и подшипники тоже. «Металл – говно, – сказал как-то Зорин, показывая мне развалившийся на части вкладыш. – Прошлый раз еле выжали двадцать узлов, хотя заявлено по документации двадцать три. При этом средняя скорость получается четырнадцать. И скажи мне на милость, Алеха, как на такой посудине можно воевать?»

– Что там? – Семенов даже не оторвал голову от листа бумаги, на котором он с трудом выводил буквы, превращая их в слова.

– Головной подшипник на шатуне и упорный на валу. Оба греются.

– Может, маслом залить?

– Залить можно, но это не устраняет причину. Менять надо, – я взял чайник с водой, который стоял на трубе, подающей заборную воду к холодильнику, припал к носику и стал жадно пить. Температура в машинном отделении была за шестьдесят. Пот тек ручьями, и всю смену мы ходили голые по пояс. – Сам позвонишь Зорину, или мне его позвать?

– Леш, позвони, а? Я полчаса на вахте, а намотался – словно ишак на водовозе.

В его лице было столько жалости, что он мог бы и не сравнивать себя с несчастным животным. Я протянул руку и не успел снять телефон, как в машзал влетел Малахов с вытаращенными от ужаса глазами:

– Ховайтесь, братцы, санитары идут, – и, словно сурок, пригнув голову, кинулся в кочегарку.

Этого было достаточно, чтобы Семенов бросил свои писульки и исчез быстрее, чем я успел вырубить свет, погружая машинное отделение в темноту. В мастерской отдыхавшие на матах электрики и машинисты нырнули в зал динамо-машин и задраили за собой люк. Аварийку я тоже отключил, выдернув аккумуляторы. Ибо нет ничего страшней, как во время учений попасть в лапы носильщиков-санитаров, обучающихся навыкам военно-полевой хирургии.

Я не стал прятаться, а просто сел возле машины. Лезть в темное, обесточенное помещение, наполненное гулом, ревом и жаром, было равносильно самоубийству. Я знал, что сюда они не сунутся: максимум осветят фонариками зал и, не найдя никого, удалятся восвояси. Люк открылся, и на верхней площадке показались санитары. Их было пятеро. Четверо матросов, определенных санитарами, и молоденький фельдшер из вольнонаемных. В руках они держали носилки и ремни, которыми должны были спеленать раненого. Прозвищ у них было предостаточно: изуверы, вурдалаки, упыри в белых халатах. Поверх халатов были прикручены повязки с алыми крестами, от этого санитары чем-то походили на рыцарей-госпитальеров, ворвавшихся в мирный город.

Я улыбнулся, глядя на их робкие движения. Темнота, гул машин, мерцание лампочек и подрагивающий пол. Для тех, кто ни разу не спускался ниже средней палубы, машинное и котельное отделения были чем-то таинственным. Некая мистическая территория, наполненная скрежетом металла, воем валов и свистом стравливаемого пара. Что касается котельного отделения, там было еще страшней. Что-то сродни преисподней. К рассыпающимся искрам и огнедышащим печам порой присоединялись истошные вопли ошпаренных кочегаров.

На мое плечо легла чья-то рука.

Я вздрогнул, и волосы чуть шевельнулись от ужаса за свою персону. Мать моя родная! Это что, засада? Я что, попался?..

Попасть на носилки во время учений означало подвергнуться массовому позору и посмешищу. Тебя, забинтованного и прикрученного к носилкам, выносят на палубу и там под барабанный бой объявляют раненым, а потом начинается импровизированная операция. Доктор мажет тебя зеленкой и объявляет вердикт: «Осколочное ранение левой конечности», – после чего протягивает фельдшеру самую настоящую лучковую пилу. Я сам видел, как молодой матрос потерял сознание после такой тирады, так и не поняв, что это шутка.