Книга Дитя Океан - Жан-Клод Мурлева

— Подумаешь! Сядем на другой поезд, и все дела.

Оборзел он совсем, Пьер. С билетами и с едой он здорово управился, ну и вообразил, что он теперь командир и ему сам черт не брат. Мы все сидели думали, что теперь делать, а он расхаживал взад-вперед перед нами с таким видом, как будто говорил: «Чего сидеть-то? Сбегаю сейчас за билетами, и все тут!»

А я вот был уверен, что второй раз этот номер не пройдет: заметут. И то уже было чудом, что мы досюда добрались, так что не стоило нарываться. Я вспомнил весь наш путь: грузовик, который вез нас сквозь ночь, и как полдня шагали по шоссе, и ночной марш-бросок вдоль железной дороги. И все это псу под хвост? Нет уж.

И вообще, я признавал только одного командира, и это был Ян.

Я заглянул в сумку и спросил его:

— Что теперь будем делать?

Он немного подумал.

— Младшие очень устали?

— Сейчас ничего, поспали в поезде.

— Поели?

— Да, все сыты.

— Вы с Реми можете еще меня понести?

— Конечно.

Тогда он улыбнулся, а потом с печальной такой ужимкой прошагал пальцами по краю сумки. Значит, пешком идти, по крайней мере, пока не выберемся из города.

Средние надулись. Они и так-то всегда хмурятся, даже если все в порядке, ну а тут уж — можно себе представить. Ну, встали мы и пошли.

До шоссе, которое ведет к Океану, мы добирались часа два, не меньше. Надо сказать, в городе Янов компас барахлит, так что мы поплутали.

Поль, никого не спрашивая, поднял руку — и с первой же попытки чертовски повезло: остановился фургончик вроде автолавки, которая раньше к нам заезжала. По четвергам, как сейчас помню. В ней чего только не продавалось, начиная с палок для метел и кончая зубной пастой, включая мухобойки и знаменитые «сюрпризы». Это такие бумажные конусы двух сортов: большие и маленькие. Я так до сих пор и не знаю, что было внутри у тех «сюрпризов»: мать их никогда не покупала, ни больших, ни маленьких. «На кой нам эта дрянь!» — так она говорила. Эта автолавка несколько лет заезжала по четвергам к нам во двор и сигналила, а потом однажды не приехала, и больше мы ее не видели. Все правильно — мать никогда ничего не покупала, а лавочнику какая радость делать крюк только ради того, чтоб Кабысдох пописал ему на колесо.

Вот когда-нибудь, когда вырасту, даже если буду совсем взрослый, я пойду в магазин, где продаются эти «сюрпризы», и куплю себе один. И если спросят: «Деткам берете?» — я скажу: «Нет, себе!» — и мне не будет стыдно. Вообще я детей, пожалуй, не хочу. Я бы лучше потом, когда вырасту, немного пожил спокойно. Разве что Яна взял бы к себе. Посмотрим.

Водитель спросил:

— Вам куда?

Поль сказал:

— К Океану.

— Ладно, тогда давайте в фургон.

Он вылез из кабины, чтоб открыть нам заднюю дверь. Толстый-толстый, я и не знал, что такие бывают. Ему приходилось идти враскоряку, чтоб ляжки друг об друга не терлись.

XI

Рассказывает Эмиль Дюкрок, пятьдесят лет, лавочник

Ну да, это я их подвозил, шестерых братьев Дутрело. Седьмого, маленького, тоже, наверно, только я его не видел. Они его прятали в той знаменитой сумке. Я их всех посадил в фургон и велел ничего там не трогать. На вид они были вполне безобидные, сели на пол посреди товаров и больше не шелохнулись. Один, в шапке с ушами, ехал со мной в кабине, но не больно-то он был разговорчивый.

— К Океану, значит, едете?

— Да.

— А где живете? В Бордо?

— Да.

Я и сам не любитель болтать, так что дальше ехали молчком довольно долго. Достаточно, чтоб заметить, что пахнет от мальчишки, прямо скажем, не розами. Но не мне придираться — у самого ноги все время воняют. Так что чего считаться, свои люди… В бардачке у меня была карта района. Он ее взял и стал изучать. А потом вдруг ткнул пальцем:

— Нам вот сюда!

Ткнул он в шоссе, которое идет вдоль берега, а конкретно — ровно в дом того психа. Но я-то не знал, что он псих, этот тип! Потом только узнал. На доме ведь не написано: «псих». Отстали бы уж, сколько можно человека доставать, вот она у меня где, эта история! Это в среду было, и я как рассуждал: ребятишкам захотелось на пляж, ничего такого, не беглые же они, просто прогуляться решили. Да, я их высадил прямо у того дома, врать не стану. Хорошие были ребята, не вандалы какие. Ничего в фургоне не тронули, я уж им сам сказал:

— Любите бананы, ребятки? — и дал каждому по штуке.

Легавые ко мне потом еще цеплялись, что не положено пассажиров возить в фургоне. Сам знаю, что не положено! Все, не хочу больше об этом. Когда у прилавка всякие балаболки подъезжают с разговорами, я теперь ученый, на это не ведусь. Смотрю так в глаза и говорю очень спокойно:

— Дама, вы что-нибудь еще берете?

Они и затыкаются.

XII

Рассказывает Тьерри Виар, двадцать восемь лет, безработный

Это у меня теперь вместо работы — присматривать за виллой месье Февра. Заходить два-три раза в неделю, проверять, все ли «в порядке», как он говорит. Это у него вообще любимое выражение — ему надо, чтобы везде был «порядок». А он мне за это отстегивает сто франков в месяц. Или сто пятьдесят, смотря по настроению. Какие-никакие, а все деньги, на сигареты хватает, и потом, мне его сраные хоромы и так по дороге, так хоть что-то с этого поиметь. Я каждый вечер делаю пробежку вдоль пляжа, когда десять километров, когда двенадцать. Напялю старые треники, зимой еще лыжную шапочку, и вперед. Стараюсь ни дня не пропускать — это мне как-то мозги прочищает, сижу ведь без работы, надо снимать стресс, а то уж больно зло берет.

Он-то, месье Февр, он никогда не злится. Ни разу его не видел злым или хоть раздраженным. Говорит тихим таким голосом, половину не разберешь, приходится прислушиваться специально, прямо не дыша, а ему это, похоже, нравится, что люди замолкают, чтобы его слышать. Здоровается — руку не пожимает, только свою подает, вялую, мягкую до невозможности. До того противно, так и хочется стиснуть эти пальцы, чтоб кости захрустели, да тряхнуть хорошенько. Он на рыбу похож, месье Февр, с той разницей, что рыб, наверно, иногда хоть что-то волнует. И еще рыбы не занимаются политикой.

«Я вам целиком и полностью доверяю, Тьерри…» Вот почему у меня мороз по коже, когда он так говорит? Вроде, наоборот, должно быть лестно… Первый раз — это он ключи мне дал в начале осени: «Я вам целиком и полностью доверяю, Тьерри…» А сам глаза этак сощурил, типа предупреждает: «И попробуй, подонок, мое доверие не оправдать…»

Эта его вилла — их тут сотни таких. Хозяева все из богатеньких, наезжают на два месяца в году, а остальное время трясутся, как бы к ним не «залезли». У Февра дом жутковатый, серый такой, а когда металлические ставни закрыты, вид веселый, как у катафалка. Весь в хозяина дом-то… Сам летом приезжает с женой и дочками. Дочек целая куча, больше пяти, во всяком случае. Все блондинки, и здоровье из них так и прет. Некоторые, кажется, двойняшки.