Книга Бетагемот - Питер Уоттс

«Мать твою!»

...и челюсти с невероятной быстротой расходятся до самого основания, а затем резко захлопываются, и Ла­бина больше нет, словно и вообще не было, только сма­занный образ остался на память о предыдущем мгнове­нии. И тогда Кларк совершает, пожалуй, самый глупый поступок в своей жизни.

Она бросается в атаку.

Левиафан разворачивается к ней, уже не столь про­ворно, но времени у него предостаточно. Она работает одной ногой, другая волочится бесполезным, пульси­рующим якорем. Щерится зубастая пасть — слишком много зубов еще уцелело. Лени пытается поднырнуть, подобраться к нему с брюха или хотя бы с бока, но чу­довище легко изворачивается, каждый раз встречая ее лицом к лицу.

А потом оно рыгает всей головой.

Из естественных отверстий тела не вырывается ни единого пузырька. Они пробиваются из самой плоти, находят себе путь, раскалывая изнутри мягкий череп. На секунду-другую чудовище зависает неподвижно, потом содрогается, словно от электрического разряда. Кларк, работая одной ногой, заходит снизу и бьет его в брюхо. Она ощущает, как от удара дубинкой внутри вздуваются новые пузыри, угрожая вулканическим взрывом.

Монстр судорожно вздрагивает и умирает. Челюсть отвисает нелепой створкой подъемного моста, извергая воду с мясом.

В нескольких метрах от нее на поверхность Невоз­можного озера тихо опускаются клочья тела в остатках гидрокостюма, вокруг извиваются кишки.

— Ты в порядке?

Лабин рядом с ней. Она мотает головой — не в ответ, а от изумления.

— Нога... — Теперь, когда все кончилось, боль еще сильнее. Лабин ощупывает рану. Кларк взвывает — во­кодер превращает крик в механический лай.

— Берцовая сломана, — сообщает Лабин. — Зато кожа цела.

— Это «кальмар»... — Она чувствует по всей ноге ле­денящий холод. И, чтобы забыть о нем, спрашивает, ука­зывая на дубинку на икре у Кена:

— Сколько зарядов выпустил в ублюдка?

— Три.

— Ты... просто пропал. Он тебя всосал. Повезло еще, что не перекусил пополам.

— С таким типом кормления жевать некогда. Замед­ляется процесс всасывания. — Лабин оглядывается по сторонам. — Подожди здесь.

«Да куда я денусь без ноги?..»

Она уже чувствует, как икра немеет и от души наде­ется, что «кальмар» уцелел.

Лабин, не торопясь, подплывает к трупу. Его гидро­кожа прорвана в десятке мест, из вспоротой груди торчат блестящие трубки и металл. Парочка миксин лениво от­плывают от останков.

— Лопес, — жужжит Лабин, разглядев нашивку на плече. Ирен Лопес отуземилась полгода назад. У пункта питания ее не видели уже несколько недель. — Ну вот, на один вопрос ответ есть.

— Не обязательно.

Еще содрогающееся чудовище опустилось на поверх­ность озера рядом с Лопес и погрузилось немногим глуб­же: чтобы утонуть в растворе такой плотности, надо быть камнем.

Лабин оставляет труп и переходит к туше. Кларк сле­дует за ним.

— Это не та тварь, что цапнула Джина, — жужжит Лабин. — Зубы другие. Гигантизм у минимум двух видов костистых рыб в двух километрах от гидротермального источника. — Запустив руку в разинутую пасть, он вы­ламывает один зуб. — Остеопороз, возможно, и другие признаки дефицита питания.

— Не мог бы ты отложить лекцию и для начала помочь мне с этой эту штукой? — Кларк указывает на свой «каль­мар», который пьяно кружит в темноте у них над голова­ми. — С такой ногой мне вплавь до дома не добраться.

Лабин всплывает и приводит аппарат к повиновению.

— Придется везти обратно, — заявляет он, подводя «кальмара» к ней. — Вот это все.

«Все» относится к выпотрошенным останкам Лопес.

— Это может быть не то, что ты думаешь, — говорит Кларк.

Кен перегибается и ныряет в Невозможное озеро в поисках своего «кальмара». Кларк наблюдает, как он ра­ботает ногами, преодолевая подъемную силу.

— Это не Бетагемот, — тихо жужжит она. — Он бы не одолел такого расстояния.

Голос ее спокоен, как любая механическая карикату­ра на голос в этих местах. Слова звучат резонно. А вот с мыслями не то. Мысли замкнулись в петлю, в мантру, порожденную подсознательной надеждой, что бесконеч­ное повторение сделает желаемое реальностью.

«Не может быть не может быть не может быть...»

Здесь, на бессолнечных склонах Срединно-Атлантиче­ского хребта, столкнувшись с последствиями своих по­ступков, догнавших ее на самом дне мира, она может встретить их лишь отрицанием.

ПОРТРЕТ САДИСТА В ДЕТСТВЕ

Ахилл Дежарден не сразу стал самым могущественным человеком в Северной Америке. В свое время он был просто мальчонкой, подрастающим в тени горы Сент- Илер. Но и тогда оставался эмпириком, прирожденным экспериментатором. Первая его встреча с комитетом по научной этике состоялась в восьмилетнем возрасте.

Тот опыт был связан с аэродинамическим торможени­ем. Родители в благонамеренном стремлении приобщить ребенка к классике познакомили его с «Местью Мэри Поплине»[4]. Сюжет книги оказался довольно глуп, зато Ахиллу понравилось, как блок Персингера[5]передавал напрямую в мозг волнующее ощущение полета. У Мэри Поппинс, видите ли, имелся нанотехнологический зон­тик, позволявший спрыгнуть хоть с верхушки небоскреба и спланировать на землю плавно, как пушинка одуван­чика.

Иллюзия выглядела настолько убедительно, что вось­милетний мозг Ахилла не видел, почему бы такому не быть и в реальности.

Семья его была богата — как и все семьи в Кве­беке, благодаря Гудзонской ГЭС — так что Ахилл жил в настоящем доме, отдельном жилье со двором и всем прочим. Зонтик он позаимствовал в шкафу, раскрыл его и — крепко сжимая обеими руками — прыгнул с пе­реднего крыльца. Лететь было всего полтора метра, но и этого хватило — он чувствовал, как зонтик рвется из рук, замедляя падение.

Вдохновленный успехом, Ахилл перешел ко второй стадии. Его сестренка Пенни, будучи моложе на два года, почитала брата за существо почти что сверхъестественное: не составило труда уговорить ее взобраться по карнизу на крышу. Немного сложнее оказалось уговорами загнать ее на самый гребень, откуда до земли было добрых семь метров, но когда обожаемый старший брат обзовет тебя трусихой, и не такое сделаешь.

Пенни доползла до самого верха и, дрожа, застыла на краю. Купол зонта обрамлял ее голову черным нимбом. Тут Ахилл уже подумал, что опыт сорвется; в итоге при­шлось прибегнуть к крайнему средству и назвать ее «Пе­нелопой», причем дважды, и лишь тогда она спрыгнула.