Книга Ангельские хроники - Владимир Волкофф

В обратный путь Симеон решил отправиться с караваном. Преодолевая горы и пустыни, следуя напрямик там, где Моисею пришлось сделать большой крюк, он каждое мгновенье чувствовал, что возвращается домой. Пусть он говорил по-гречески так же свободно, как и по-еврейски, пусть он восхищался Пифагором, Платоном и Фидием – тем священным местом, где он родился и где хотел бы умереть, был Иерусалим.

«Да, возраст», – подумал он. Возможно, то был возраст, но то было также и Обетование. Где мог бы он в один прекрасный день увидеть Помазанника Божьего, как не на Сионе, в самом сердце Земли Обетованной, в самом сердце мира? И, словно боясь умереть в дороге, он невольно подгонял своего верблюда. В Иерусалиме все было по-старому. Симеон вновь вернулся к семье и к своим занятиям просвещенного человека. Однако для него самого все изменилось. Не было дня, чтобы, просыпаясь, он не сказал себе: «Может быть, сегодня», а засыпая, не подумал: «Несомненно, это случится завтра». Он никому не доверил своей тайны, даже Елиазару, но часто видел эту великую встречу во сне. Иногда Мессия являлся ему верхом на коне, и голова его ослепительно сияла, как солнце; в другой раз он видел Его сидящим на троне властителем двенадцати колен Израилевых; иногда Он более походил на архангела с шуршащими радужными крыльями, чем на человека; или же, не касаясь земли, Он входил в Святое Святых в полном облачении первосвященника с оракулом, хранилищами и тетраграммой; или, наконец, сверкая плюмажем, в окровавленном панцире, возвращался, как ратник, после Своей последней победы над врагами единственного истинного Бога. Шли годы.

Один за другим умерли друзья Симеона, Пришел черед его сыновей, внуков, правнуков. Сам он иссох и стал меньше ростом, но глаза и уши продолжали верно служить ему. Однако переводами он больше не занимался и покидал вновь отстроенный Зоровавелем[14]Храм только на время сна. У него больше не осталось ровесников: к кому еще ему ходить, к этим людям новых, сменявших друг друга поколений, в которых он не очень-то и разбирался? Храм же оставался все тем же, и Симеон ощущал там близость Духа. От одной мысли, что на земле есть такое святое место, у него навертывались на глаза слезы. Он был так стар, а жизнь его была так праведна, что священнослужители позволяли ему молиться вместе с ними в отведенном для них месте.

Прошел век, затем другой, а Мессия все не появлялся ни в сопровождении громов и молний, ни в сиянии радуги. Александрийская династия Лагидов и правившие в Сирии Селевкиды вели войну за войной, по очереди предавая Иерусалим огню и мечу. Язычники оскверняли Храм. Иудеи вновь завладевали им и очищали его. Было образовано Иудейское царство, и, поскольку все привыкли видеть Симеона всегда на одном месте, а в Иерусалиме давно уже шутили на его счет: «Он ждет Мессию!», его спросили, не настало ли наконец долгожданное время. Но он только печально покачал головой. Он был прав. Иерусалим обрел свободу лишь для того, чтобы вновь стать добычей грубых завоевателей, пришедших с Запада, которые еще раз разграбили Храм – от этого он не перестал быть Храмом – и посадили царствовать нового царя, по имени Ирод, бывшего марионеткой в их руках. Ожидание Мессии стало еще острей. «Он прогонит римлян», – говорили простодушные иудеи. Но Симеон по-прежнему лишь качал головой. Он не ждал от Мессии никакого временного благодеяния, а лишь его пришествия, и не проходило дня, чтобы он не сказал: «Ну вот, ждать осталось на один день меньше».

Он прожил триста сорок четыре года, и уже детишки четырнадцатого из рожденных им поколений приходили приветствовать его, испытывая одновременно чувство гордости, какую-то неловкость и неудержимое желание рассмеяться. Он все так же верил: «Господь не лжет». Ему просто очень хотелось, чтобы Господь не слишком затягивал, так как ему не терпелось вновь погрузиться в лоно его далекого предка Авраама. Тем не менее, он будет жить ровно столько, сколько понадобится, чтобы свершилось обещанное. Тысячу лет или больше. Прожил же Мафусаил девятьсот шестьдесят девять лет, а ведь он-то никого не ждал.

Однажды, поднявшись по своему обыкновению перед самым восходом, Симеон прошел, опираясь на палку, через весь город, проковылял по мосту через Тиропеон и пришел к Храму.

Проходя вдоль портиков, вырисовывавшихся в косых лучах восходящего солнца, он промолвил: «Благодарю тебя, о сотворенное Господом светило, за то, что даешь свет моим трехсотлетним глазам, за то, что греешь камни, на которые я усядусь».

Затем он вступил на Двор язычников. Несколько греков приветствовали древнего старца, которого они в своем невежестве путали с Авраамом и Моисеем. Ему же всегда доставляло удовольствие поговорить на этом столь любимом им языке, хотя новое произношение своей небрежностью действовало ему на нервы. Его преклонный возраст неизменно давал ему повод для шуток, сдобренных аттическим юмором, будившим в нем далекие воспоминания. «Скоро, – говорил он, – я смогу обходиться без хитона: вот увидите, как я буду заворачиваться в свою бороду, никого при этом не смущая». Или же: «Почему вы называете меня дедушкой? Вам следовало бы говорить мне „внучек", ибо, вне всякого сомнения, я скоро впаду в детство». Греки смотрели на него круглыми от удивления глазами, задаваясь вопросом, не был ли он в молодости знаком с Гомером или, быть может, с Орфеем. Были и такие, кто звал его Кроном.

Он прошел мимо Двора жен, пересек Двор мужей, произнося слова приветствия уже по-еврейски, и дошел наконец до Двора священников, где совершил омовение в «медном море».[15]Здесь он встречал менее приветливые взгляды: его возраст вызывал неприязнь со стороны новых старцев, выглядевших рядом с ним желторотыми птенцами. Кое-кто из фарисеев высказывал сомнение в том, что он действительно жил в те времена, когда Священное Писание было переведено на греческий язык. Он понимал, что в некотором роде докучает им, но это его только забавляло. «Когда они проживут столько же, их уже не будет так заботить величина их хранилищ[16]…»

Он уселся на ступеньке, прислонившись спиной к пилястре.

Он то закрывал глаза, созерцая внутренним взором сияние Сущего, то открывал их, направляя взгляд сквозь морщинистые веки в сторону святилища; он знал, что никогда не войдет туда, где находится благоуханный алтарь, семисвечники, стол с хлебами предложения[17]и Святое Святых, куда в свое время сам Елиазар входил лишь один раз в год. Симеон любил созерцать эту соподчиненность таинств. Вот так и должны храниться и открываться святые вещи. Он снова прикрыл глаза. Может быть, задремал?