Книга Остров. Тайна Софии - Виктория Хислоп

В вечер перед расставанием с домом Элени наполнила вазу весенними цветами и поставила ее в центр стола. Нежный аромат бледных цветов волшебным образом изменил комнату. Элени хорошо понимала, как много значат подобные простые действия и сколь велика сила мелочей. К примеру, она знала, что часто, чтобы завоевать сердце, а значит, и разум ребенка, достаточно вспомнить день его рождения или любимый цвет. Ее ученики хорошо усваивали то, чему она их учила, в основном потому, что хотели сделать ей приятное, а в этом помогало то, как она подавала факты и цифры: все записывалось на отдельные карточки, которые подвешивались под потолком, и казалось, что в класс залетела стая экзотических птиц, парящих над головами.

Но в этот день отправиться на остров Спиналонгу должна была не только любимая учительница всех местных детей. Они прощались и со своим другом, девятилетним Димитрием, родители которого ценой огромных усилий целый год скрывали признаки поразившей его болезни. И с каждым месяцем делать это становилось все сложнее: штанишки по колено, которые носил мальчик, сменились длинными брюками, открытые сандалии – тяжелыми ботинками, а летом ему было запрещено купаться с друзьями в море, иначе те наверняка заметили бы пятна на его спине. «Говори, что боишься волн!» – умоляла мать. Это было просто смешно: местные дети с раннего детства учились наслаждаться живительной силой моря и с нетерпением ожидали дней, когда ветер Мелтеми превращал гладкую поверхность моря в бушующий океан. В результате мальчик много месяцев терзался страхом разоблачения, в глубине души зная, что рано или поздно о его болезни станет известно, и ждать осталось совсем недолго.

Человек, не ведающий печальной подоплеки событий этого майского утра, мог бы предположить, что люди собрались на похороны. Их было около сотни, и у всех были грустные лица. Они стояли на центральной площади деревни и ждали, затаив дыхание. В воздухе было разлито печальное молчание.

Элени Петракис открыла дверь дома, который стоял в выходящем на площадь переулке, увидела, что обычно пустая площадка переполнена людьми, и ей помимо воли захотелось спрятаться в стенах своего жилища. Но об этом не могло быть и речи. У причала ее ждал Гиоргис, а в его лодке уже лежали вещи, которые она брала с собой. Вещей было немного: все необходимое Гиоргис мог привезти в любой день, к тому же Элени очень не хотелось забирать что-то из дома. Анна и Мария не вышли на улицу. Последние минуты, проведенные с дочерьми, были самыми мучительными в жизни Элени. Она испытывала отчаянное желание обнять их, почувствовать их горячие слезы, унять дрожь их тел. Но ничего этого делать было нельзя: она могла заразить девочек. Их лица были искажены горем, а глаза опухли от слез. Все, что можно было сказать, уже было сказано, да и чувств почти не осталось. Их мать уезжала навсегда. Она больше не будет по вечерам возвращаться домой, сгибаясь под тяжестью книг и с лицом, осунувшимся от сильной усталости, но светлым от мысли, что она наконец вернулась к своей семье. Она останется на острове навечно.

Девочки вели себя именно так, как ожидала Элени. Анна, старшая, всегда была непосредственным ребенком, и все чувства были написаны у нее на лице. Мария же была более спокойной и сдержанной, вывести ее из себя было намного сложнее, чем сестру. На первый взгляд предстоящий отъезд матери мучил Анну сильнее, чем сестру, и в эти дни ее неспособность сдерживать эмоции проявилась наиболее ярко. Она непрестанно умоляла мать не уезжать, остаться дома, причитала и рвала на себе волосы. Мария лишь плакала – сначала тихо, но потом плач перешел в захлебывающиеся рыдания, которые были слышны даже на улице. Однако теперь обе они выглядели практически одинаково: казалось, у них не осталось никаких чувств, и они почти все время угрюмо молчали.

Элени решила во что бы то ни стало сдержать горе, которое грозило переполнить ее душу. Она могла дать волю чувствам только после того, как лодка отплывет от берега, а пока надо было держать себя в руках. Если она поддастся слабости, девочки могут и не перенести этого. Решено было, что они останутся в доме: вид матери, навсегда уплывающей на ужасный остров, мог еще сильнее ранить неокрепшие сердца.

Никогда еще у Элени не было так тяжело на душе, и все усугублялось тем, что за каждым ее движением следили десятки глаз. Женщина знала, что эти люди пришли попрощаться с ней, но никогда еще ей так отчаянно не хотелось остаться одной. Каждое из этих лиц было ей знакомо, и всех этих людей она искренне любила.

– Прощайте, – тихо проговорила Элени. – Прощайте.

Она держалась поодаль от людей: инстинктивное желание обнять собеседника, которым она неизменно руководствовалась всю жизнь, умерло десять дней назад, в то роковое утро, когда она заметила на ноге странные пятна. В причине их появления не приходилось сомневаться – особенно после того как Элени сравнила их с фотографиями из брошюры, которую им раздали для ознакомления с симптомами лепры. Чтобы осознать ужасную правду, даже не было необходимости обращаться к врачам: Элени сразу поняла, что каким-то образом заразилась неизлечимой, смертоносной проказой. Цитата из «Левита», которую так часто зачитывал местный священник, громом звучала у нее в голове:

«Если же на плеши или на лысине будет белое или красноватое пятно, то на плеши его или на лысине его расцвела проказа; священник осмотрит его, и если увидит, что опухоль язвы бела или красновата на плеши его или на лысине его, видом похожа на проказу кожи тела, то он прокаженный, нечист он; священник должен объявить его нечистым, у него на голове язва. У прокаженного, на котором эта язва, должна быть разодрана одежда, и голова его должна быть не покрыта, и до уст он должен быть закрыт и кричать: нечист! нечист!»

Многие до сих пор были убеждены, что жестокие указания Ветхого Завета относительно того, как надо обходиться с прокаженными, следует неукоснительно соблюдать. Этот отрывок сотни лет звучал под сводами церквей, и представление о больном как о человеке, которого следует немедленно изгнать из общества, было накрепко впечатано в общественное сознание.

Элени шла сквозь толпу. Гиоргис заметил ее и понял, что миг, которого он так боялся, настал. Он бывал на Спиналонге тысячи раз, на протяжении многих лет пополняя свои скромные доходы рыбака деньгами от поставок различных припасов в лепрозорий, но подобной поездки он и представить себе не мог. Лодка уже была готова к отплытию. Гиоргис стоял и смотрел на приближающуюся жену. Его руки были скрещены на груди, голова опущена. Мужчине казалось, что если он будет продолжать стоять вот так, застыв на месте и напрягая все мышцы, ему удастся подавить бушующие внутри чувства, не дать им вырваться в криках невыносимой муки. Присущее ему от рождения умение управлять чувствами подкреплялось невероятным самообладанием жены. Но в душе его все окаменело от горя. «Я должен это сделать, – твердил он себе. – Это всего лишь очередная поездка на остров». К тысяче прошлых посещений Спиналонги должно было добавиться тысяча первое.

Элени подошла к причалу. Люди по-прежнему молчали. Заплакал какой-то ребенок, но мать поскорее заставила его замолчать. Чувствовалось, что достаточно одного фальшивого выплеска эмоций – и сдержанность покинет провожающих, а тогда вся торжественность момента будет непоправимо испорчена. Элени остановилась на причале и обернулась, чтобы окинуть всех последним взглядом. С этого места ее дом не было видно, но она знала, что ставни сейчас закрыты и ее дочери плачут в полутьме комнат.