Книга Рок-н-ролл - Давид Мак-Нил

Чувствуя себя несколько неудобно в своей помятой одежде, я спускаюсь в холл и усаживаюсь в баре, который, по счастью, в десять часов утра еще пуст. Я заказываю стаканчик, чтобы поправить свои дела, «Наппа валле каберне-совиньон» — несколько длинноватое название для вина, которое так быстро проскальзывает в глотку. Затем еще один, потом третий. Бармен послушно наливает, такой же невозмутимый, как и накануне, когда он производил свои расчеты перед цветником старых пугал. Когда мне становится немного лучше, я спрашиваю у консьержа, знает ли тот какие-нибудь магазины мужской одежды. Он рекомендует мне один, на улице Сент-Катрин, в двух шагах отсюда. В том, что касается покупок, я ему доверяю больше, чем по части ночных увеселительных заведений. Сначала я иду не туда, но в конце концов все-таки нахожу дорогу, следуя за красивыми девушками, которые намереваются «magasiner». Это слово употребляют здесь, в Квебеке, и означает оно «делать покупки». Я стесняюсь своей одежды, она хранит воспоминания обо всех вчерашних неприятностях: поломке машины, попытке открыть бутылку «Мерсо» и — в довершение — о жареных почках, я довольно плохо управляюсь с палочками. Чтобы как-то укрыться, я ныряю в первый попавшийся магазинчик, который встретился на пути. У них, как это следует из объявления на двери, «распродажа». Что еще надо? Продавщица очаровательна, я клиент легкий: с ходу покупаю две или три пары полотняных брюк, несколько рубашек без рукавов и футболок. Вдруг мой взгляд внезапно останавливается на без преувеличения сногсшибательной модели: ярко-фисташковая надпись «Я люблю Монреаль» украшает оранжевый нагрудник с золотыми блестками. Я говорю себе, что неплохо было бы явиться к Клоссону в этой самой штуке — наверняка на меня подействовали все эти «наппа валле», которые я выпил в гостиничном баре. Представляю себе физиономию психиатра, когда я предстану перед ним этаким пугалом. Человек ожидает известного парижского писателя, во всяком случае, моя жена по телефону отрекомендовала меня именно так, чтобы меня поставили в начале их листа ожидания. Затем он навел обо мне справки у Чарли, который вдруг сделался моим «поручителем», поскольку они не нашли меня на страницах издания «Кто есть кто». Им захотелось узнать, знает ли меня хоть кто-нибудь, кроме моего почтальона и консьержки, когда я на Новый год вручаю им традиционный конвертик. Вместе того чтобы ответить им, что я веду жизнь весьма скромную, хотя и несколько беспорядочную, Чарли представил меня алкоголиком, постоянным персонажем светской хроники, помесью Нерваля и Скотта Фицджеральда, может быть, немножко денди — издержки профессии, — в общем, знаменитостью, которую печатает известное издательство, все литературные салоны столицы дерутся за право принимать меня у себя, о моей кандидатуре уже вовсю идет речь в Академии.

Продавщице я сообщил, что вещичка мне нравится, упаковывать не нужно, прямо сейчас и надену. Я быстро ее натягиваю, девушка смотрит на меня несколько недоверчиво. За весь сезон она продала только один экземпляр этой забавной модели, во всяком случае, в секции, где висит этот кошмар, болтаются лишь одни свободные плечики. Она искренне недоумевает, как это я способен приобрести такое извращение. Моя рубашка, пусть даже изрядно помятая, и итальянские джинсы, несмотря ни на что, все-таки имеют какой-то вид. Ей физически больно видеть меня таким нелепым. Она очень любит свою профессию, это очевидно. Чтобы доставить ей удовольствие, я снимаю вещицу. Надену ее снова только перед самым визитом к доктору. Напяливаю одну из рубашек, а футболку сую в пакет, бормоча при этом, что это «чтобы разыграть старых приятелей». Если это и ложь, то только наполовину. Она сразу чувствует такое облегчение, что посылает мне самую обворожительную улыбку, какую только можно увидеть в городе. Я пользуюсь этим, чтобы спросить ее адрес. Если мне когда-нибудь удастся сбежать из своего монастыря, я укроюсь в ее квартире: она гораздо красивее, чем все эти скандинавские девицы в «Пусси-кэт», пусть даже все они топлесс и «отсутствие силикона гарантировано». А зовут ее Бетти — это вышито черными нитками на кармашке ее блузки.

~ ~ ~

Сделав все покупки у хорошенькой продавщицы, я отправляюсь на поиски магазина электроники. После некоторого затишья, которому я обязан двум каберне, поезд Париж — Вентимиль под моей черепной коробкой как раз подходит к перрону. Затишье было временным, ад начинается вновь. Я вхожу в бар, который только-только распахнул свои двери. Мне необходимо сделать подгонку, (чудовищный жаргон барных стоек, но ничего лучше в данной ситуации не подберешь). Моей подгонкой станет на этот раз «Gewürztraminer». Это не совсем то, что надо, слишком кисло и горько, но это пивная, которая претендует на то, чтобы быть «Foret-Noire». Выбора у меня нет, а то я бы предпочел стаканчик «Liebfraumilch». Не то чтобы это лучше, но «Liebfraumilch» означает «молоко Святой Девы». Пусть невкусно, но по крайней мере поэтично. Мне сразу же становится лучше, светлое пиво — это довольно действенно; единственный недостаток — от него становишься несколько нервным и раздражительным. Бармен советует мне магазин, в котором продается то, что мне нужно. Это не очень далеко отсюда, и, как ни странно, магазин находится в том же здании, что и англиканская церковь. Я поднимаюсь по лестнице, на стрелке написано название фирмы, но этаж не указан. Поднявшись на второй, я открываю автоматическую дверь и натыкаюсь на десяток молчаливых женщин, стоящих вокруг стола. У них у всех одинаковые светло-голубые блузки и фланелевые юбки, закрывающие колени, по их белым накрахмаленным вуалеткам я догадываюсь, что это местные монахини, а не сестры милосердия времен войны тысяча девятьсот четырнадцатого года. Они перебирают и складывают в коробки одежду: теплые свитера, шарфы, шерстяные носки. Наверное, здесь собирают посылки в какую-нибудь холодную страну, провинцию Великого Севера. Я говорю себе, что позже мог бы принести свои зимние вещи, с которыми не знаю, что делать. Хорошо, что они хоть для чего-нибудь сгодятся. Самая старшая из них говорит мне нежным голоском, что компьютеры на третьем этаже, потом она улыбается, указывая на кружку для пожертвований, на которой написано: «В пользу бедных». Все делают вид, что очень заняты, а самая молоденькая прыскает со смеху, наверное, еще не привыкла к этому узаконенному рэкету. Я просовываю, вернее, проталкиваю в щель крышки долларовую купюру. Теперь мне понятно, почему на двери ничего не написано, похоже, кружка уже полна, хотя до полудня еще далеко. Принтеры я нахожу на третьем этаже, покупаю что-то не слишком громоздкое и не очень дорогое — когда буду возвращаться, этот я оставлю. У меня их уже два, модели несколько устарели, но работают очень хорошо. С электроникой вечная проблема: не успеешь выйти из магазина с купленным устройством, как оказывается, что уже вышла новая модель, а ваша покупка устарела. Прохожие на улице показывают на ваш агрегат пальцем, а сопровождающая вас блондиночка, которая на самом деле брюнетка или рыжая, вас покидает ради клоуна в Амальфи, потому что ей стыдно появляться с такой старомодной посредственностью. Я отправляюсь в кассу, чтобы заплатить за принтер. У него определенные технические параметры, еще сорок долларов, и они присоединят его к компьютеру, это займет два часа. Я в этом ничего не понимаю и соглашаюсь, хотя чувствую, что меня дурачат. Но куда деваться, я не успею разобрать и четверти их «Руководства по эксплуатации», как выяснится, что они уже не поставляют запасных баллончиков для красящих механизмов. В наказание я прошу их сделать мне две ксерокопии той страницы паспорта, где фотография. Понятия не имею, остались ли в Северной Америке где-нибудь фотоавтоматы. Мне предстоит как-то убить два часа, целых два часа таскаться по улицам! Поездов в голове больше нет, сплошное солнце, погода прекрасная. Я иду по проспекту, заставленному стульями уличных кафе. Освобождается столик, я спокойно сажусь, чтобы немного побездельничать, а главное, положить свертки, потому что острые бечевки ручек режут мне пальцы. Мне нравится разглядывать людей, которые без цели фланируют по летним улицам, особенно если они только что купили мороженое. Одни лижут его, далеко высовывая язык, другие осторожно покусывают с отрешенным видом, третьи жадно сосут, прямо как в порнофильмах категории X. У некоторых оно тут же тает и течет, и они оказываются перемазаны буквально до ушей. Есть и такие неловкие, у которых шарики падают, когда они наклоняют свой рожок, желая посмотреть время. Сидеть на террасе напротив мороженицы так же забавно, как смотреть комедию вроде «Laurel et Hardy».