Книга Стамбульский оракул - Майкл Дэвид Лукас

Совсем не так она представляла себе это путешествие, совсем не так. Но сейчас она даже не помнила, что ж она тогда воображала. Она так долго, так тщательно продумывала все подробности своего плавания, но ей даже в голову не приходило, каково это на самом деле — оказаться запертой в сундуке. Когда у себя в комнатке она размышляла над тем, как все будет, ей представлялось, что время пройдет быстро, что можно просто перелистнуть пару дней путешествия, как делаешь с нудным описанием в книжке, и очутиться в Стамбуле как ни в чем не бывало. Но, увы. Время тащилось, как старая кляча, которая едва переставляет копыта и, того и гляди, остановится прямо посреди дороги, окончательно выбившись из сил. Если Элеонора не ошиблась в расчетах, она просидела в сундуке не более семи часов. Что такое семь часов в масштабах человеческой жизни — совсем ничего, но ей эти часы казалось неделями, если не годами.

Сначала она боролась с тревожными мыслями о том, что кашлянет или чихнет ненароком и Руксандра или отец поймает ее на месте преступления. По всей видимости, она уснула, потому что следующее воспоминание относилось уже к моменту погрузки сундука на повозку и тряской дороге в порт. Затем повозка стояла, как она предположила, на таможне в ожидании досмотра. Потом багажное отделение открыли, сквозь трещину в крышке в сундук проник свет, тогда ей показалось, что она расслышала голос отца. Вокруг повозки сновали люди, они передавали сундук из рук в руки, как мешок с песком. Должно быть, багаж отца грузили на судно уже перед самым отходом, потому что вскоре после того, как она очутилась в трюме, послышался скрежет цепей, заработал двигатель и пароход вышел из гавани. Элеонора вздохнула с облегчением и задумалась: ее план удался блестяще, но она оказалась в ловушке, спину сводило судорогой, а в животе урчало от голода.

— Эй! — позвала она, и в горле запершило. — Эй, есть тут кто?

Нет ответа. В трюме не было ни души, да и будь там кто-нибудь, рокот двигателя заглушал все звуки. Она изо всех сил ударила ногой в стенку сундука, отчасти от страха, отчасти в надежде как-то выбраться наружу. Дерево не поддавалось, но от сотрясения из нагрудного кармана что-то выпало. Она выпростала руку и дотянулась до непонятного предмета. Закладка. Та самая, которую ее мать взяла с собой, уезжая из Бухареста в Констанцу. Тонкая дубовая пластинка с узором из находящих друг на друга шестиугольников. От нее как будто исходило сияние, такое сильное, что пробивалось сквозь тьму. Элеонора представила, как мать рассеянно наматывает волосы на закладку, перечитывая любимый отрывок из «Песочных часов». Тут Элеонора и сама принялась накручивать прядь на палец — ей вспомнилось, как старшая госпожа Холверт бежала из темницы, в которую засадил ее дядя, как она сумела избавиться от оков при помощи шпильки, зажатой в зубах.

А может, попробовать? Ведь ничего другого не остается. Элеонора вывернула кисть, как куриное крыло, подтянула подбородок к груди и попыталась ухватить кусочек дерева зубами, а потом, помогая себе языком, подтолкнуть закладку к замку. К удивлению, маневр удался ей довольно легко. Через несколько минут у нее получилось просунуть закладку между крышкой и стенкой сундука. Она зажмурилась от напряжения и начала осторожно водить взад-вперед, пока не нащупала замок. Тогда она надавила, высвобождая пружину, и крышка отскочила. Элеонора села и, так и не выпустив закладку изо рта, заморгала — к сумраку покрытого угольной пылью багажного трюма надо было еще привыкнуть. Из корабельной топки выбивалось пламя, в его отблесках можно было разглядеть очертания сундуков, которые стояли вокруг. Элеонора различала контуры, но не цвета, чувствовала запахи, но не понимала их природу. С некоторым усилием она ступила на нагретый металлический пол, вытянула руки над головой, наклонилась и достала кончиками пальцев до носков ног. Потерла пальцем то место на спине, которое сильнее всего занемело, встряхнулась и повернула голову сначала в одну, потом в другую сторону. Закончив разминать затекшие мышцы, Элеонора уселась на ближайший сундук, выудила мешок с провизией и принялась за еду, заглатывая горбушки и сырные корки, как голодный удав.

Когда глаза почти освоились с темнотой трюма, она разглядела целый лабиринт грузов вокруг себя — ряды сундуков, ящиков и другого багажа, освещенного только огнем из топки. Элеонора отправилась на разведку в надежде угадать по надписям, в каком из ящиков могут скрываться сардины и галеты, сушеная вишня, орехи или мясо. Как это вышло — за один присест она уничтожила больше половины всех своих припасов, а в животе продолжает урчать. Вряд ли владельцы сундуков попрекнут куском вконец оголодавшего ребенка. Элеонора обходила ряды и, пользуясь закладкой как отмычкой, открывала те замки, которые удавалось, другие же оставляла нетронутыми. Ее интересовала еда, но попадались девочке только одежда, книги, украшения и духи. Она наткнулась на искусно украшенный письменный прибор, хрустальную посуду, механизм огромных часов, чемодан, набитый любовными письмами, — в трюме было все, кроме пропитания.

Наконец она подошла к пяти деревянным ящикам, которые стояли поодаль от остального багажа в дальнем углу трюма, каждый был высотой с Элеонору. Каждый украшала золотая печать. Несмотря на внушительный вид, а может, именно из-за него, на них не было ни замков, ни запоров. От расхитителей их защищала только деревянная задвижка. Первый был набит книгами, в основном романами на французском, немецком и английском. Она пробежала глазами заглавия и закрыла крышку. Тут может оказаться что-нибудь занимательное, но книжками она займется позже. Во втором были флаконы с розовой водой. Третий ломился от снеди. Икра, копченая рыба, соленая сельдь, сотни красных с золотом банок с нарисованной на крышке рыбиной, на некоторых было что-то написано по-русски. Элеонора заозиралась, достала одну банку сверху, сняла крышку и обнаружила под ней слой черных блестящих пузырьков. Она недоверчиво тронула пружинистую массу и поднесла палец к губам. Нос сморщился от отвращения. Острый солоноватый вкус, совсем не то, на что она надеялась, но это хотя бы какая-то пища. Меньше чем за час Элеонора управилась с тремя банками икры и выпила бутылку розовой воды. Икру она запихивала в рот горстями, пока ее не начало подташнивать.

Той ночью постелью ей послужил толстый персидский ковер и рулон бархата. Она завернула уголок ковра так, чтобы из него получилась импровизированная подушка, натянула бархат до самого подбородка, закрыла глаза и задремала. Ее мысли уносились в даль, полную страхов и сомнений, но беспокойство сменилось усталостью. Стихло урчание в животе, размеренно потрескивал огонь в топке, ее покачивал теплый, соленый океан сна. Вот побежали по воде белые барашки, заплескались волны, над головой скользят чайки, а где-то вдалеке уже виднеется берег. Потом море стало дорогой. Одинокая корова лениво жует клок травы, каменный дом, кипарисовая роща, широкие просторы желто-зеленых полей. Затем дома превратились в деревни, деревни — в города, города стали расти, выше и выше, показались широкие проспекты, стеклянные купола, сады, где пахло розой и жасмином.

Элеонора потеряла счет времени. Шум волн и подрагивание огня в топке — вот и все, что напоминало ей о том, что часы идут. Она спала, когда уставала, ела, когда бывала голодна, справляла нужду в углу трюма, как зверек, запертый ненароком в подвале. Мало-помалу она приноровилась сносно видеть в полутьме, ее легкие привыкли к угольной пыли, хотя время от времени она покашливала. Несколько раз она бралась за книги из султанского ящика, но слова расплывались и разбегались по странице, так что ей удавалось осилить никак не больше абзаца, потом голова начинала раскалываться от боли. В отсутствие возможности читать, без солнца и привычных дел, Элеонора развлекалась изучением чужого багажа, воспоминаниями о героях любимых книг и размышлениями, суждено ли ей, как Дэвиду Копперфильду, стать хозяйкой своей судьбы.