Книга Одетта. Восемь историй о любви - Эрик-Эмманюэль Шмитт

А она на самом деле даже и не знала, как сформулировать свои мысли. Конечно, роман длился дольше, чем обычно, но ей не хотелось признать это и сделать надлежащие выводы. Она находила его… — как бы это сказать? — «приятным», да, она не могла выбрать более сильное или теплое слово, чтобы описать то ощущение, которое пока что удерживало ее от разрыва. Раз она вскоре все равно оттолкнет его от себя, зачем торопиться?

Чтобы уверить в этом саму себя, она составила опись недостатков Антуана. Внешность: тело его было худым только на вид: раздевшись, он обнажал почти детское пузико, животик, которому явно предстояло увеличиться в ближайшие годы. Секс: он предпочитал длительность частым повторам. Ум: блестящий, о чем свидетельствовали его карьера и дипломы, хотя на иностранных языках он говорил куда хуже ее. Нрав: он был простодушен и доверчив до наивности.

Но ни один из этих изъянов не мог оправдать немедленного разрыва отношений; недостатки Антуана даже умиляли Элен. Небольшая жировая подушечка ниже пупка казалась утешительным оазисом на мужском жестком теле; ей нравилось класть на нее голову. Долгие минуты наслаждения и следовавший за ними глубокий сон подходили ей теперь больше, чем бессвязная ночь, проведенная с каким-нибудь жеребцом в череде удовольствий и передышек. Предосторожности, к которым он прибегал, отваживаясь заговорить на иностранных языках, с лихвой компенсировались его бесподобным французским. Его чистосердечие было для Элен отдохновением; в людях она сперва замечала посредственность, ограниченность, трусость, зависть, неуверенность, страх; без сомнения, все эти чувства не были чужды ей самой, и именно поэтому они внушали ей такое отвращение у других; Антуан же приписывал людям благородные намерения, доблестные идеалы, будто ему никогда не доводилось приподнять крышку кастрюльки, где томятся наши мысли, и увидеть, как они копошатся в вонючем паре.

Поскольку она отказывалась от официальной встречи с его родителями, субботы и воскресенья они проводили в городских увеселениях: кино, театр, рестораны, прогулки по книжным лавкам и выставкам.

В мае череда нерабочих дней побудила их совершить вылазку: Антуан повез ее в Ланды, на виллу, умостившуюся между сосновым лесом и пляжем с белым песком. Привыкшая к нескончаемым семейным каникулам на Средиземноморском побережье, Элен была рада открыть для себя грохочущие океанские волны и понаблюдать за серферами; она даже собиралась пойти позагорать на нудистском пляже в дюнах…

Увы, сразу же после завтрака разразилась гроза.

— Какой прекрасный дождливый день, — сказал он, облокотившись на балюстраду, открывавшуюся в парк.

В то время как у нее создалось впечатление, что ее завлекли в тюрьму с решетками из дождевых потоков и заставили часами изнывать от скуки, он приветствовал новый день с тем же аппетитом, как если бы окружавший их пейзаж был залит солнечным светом.

— Какой прекрасный дождливый день.

Она спросила, чем же дождливый день может быть замечателен: он перечислил все оттенки неба, деревьев и крыш, которые они увидят во время прогулки, заговорил о неподвластной человеку мощи океана, что откроется им, о зонтике, под которым так здорово шагать, тесно прижавшись друг к другу, о радости, с которой они укроются здесь, чтобы выпить горячего чаю, об одежде, сохнущей около огня, о том, как они, предавшись сладкой истоме, займутся любовью, снова и снова, о том, как под одеялом они будут говорить по душам, словно дети, укрывшиеся в палатке посреди разбушевавшейся природы…

Она слушала. Счастье, которое он так остро испытывал, казалось ей абстрактным. Она его не ощущала. Однако абстракция счастья все же лучше, чем его отсутствие. Она решила ему поверить.

В тот день она попыталась проникнуть в мировоззрение Антуана.

Гуляя по деревне, она старалась обращать внимание на те же детали, что и он: видеть старинную каменную стену, а не проржавевшую водосточную трубу, очарование мощеных улочек, а не их неудобство для пешеходов, китчевые — но вовсе не нелепые — витрины магазинов. Разумеется, не так-то просто было прийти в восторг от работы гончара (зачем, спрашивается, месить глину в двадцать первом веке, когда в магазинах полно пластиковых мисок?!) или увлечься плетением ивовой корзинки — это напоминало ей ужас школьных уроков домоводства, где ее заставляли мастерить старомодные подарки, которые никогда не удавалось сбыть во время праздников. Она с удивлением обнаружила, что антикварные лавки не навевали на Антуана тоску; он понимал ценность старинных вещей, тогда как Элен чуяла исходивший от них запах тлена.

Шагая по пляжу, который порывы ветра не успевали высушить между двумя ливнями, она, утопая в песке, вязком как цемент, ворчала:

— Море в дождь, вот уж спасибо!

— Ну, в конце концов, что же ты любишь? Море или солнце? Посмотри, вокруг вода, горизонт, бескрайнее пространство!

Она призналась, что никогда раньше не замечала красоты моря и побережья, довольствуясь солнечным теплом.

— У тебя бедное восприятие! Как можно сводить пейзаж к солнцу?

Она согласилась, что неправа. Рядом с ним она с легкой досадой осознала, что его мир куда богаче, так как он всегда искал что-то удивительное и всегда находил его.

Они зашли пообедать в ресторан, который, несмотря на некоторую роскошь, был задуман в фольклорном стиле.

— Тебя это не смущает?

— Что?

— Что все это ненастоящее — ресторан, мебель, обслуживание? Что весь интерьер рассчитан на простаков вроде тебя. Может, это и высококлассный туризм, но это все-таки туризм!

— Это место настоящее, блюда тоже, и я в самом деле нахожусь здесь с тобой.

Его искренность ее обезоружила. Но она все-таки продолжала настаивать:

— Так значит, тебя здесь ничто не шокирует?

Он незаметно огляделся.

— Мне кажется, что обстановка просто прелестна и люди довольно милы.

— Эти люди ужасны!

— С чего ты взяла? Самые обыкновенные люди.

— Ты посмотри на эту официантку. Она приводит меня в ужас.

— Ну что ты, ей двадцать лет, она…

— Да, именно в ужас. У нее близко посаженные глаза. Малюсенькие и посаженные очень близко к переносице.

— Ну и что? Я и не заметил. Она похоже тоже не замечает этого; она кажется уверенной в себе и своем обаянии.

— К счастью для нее, иначе ей бы пришлось покончить с собой! Или вон тот, сомелье: во рту не хватает зуба. Ты что, не заметил, что я избегала на него смотреть, когда он к нам обратился?

— Элен, не можешь же ты отказаться разговаривать с человеком из-за какого-то зуба?

— Очень даже могу.

— Он не становится от этого человеком второго сорта, недостойным твоего внимания. Ты шутишь, наверное: человечество не сводится к совершенным зубам.

Когда он переходил к подобным общетеоретическим выводам, настаивать казалось ей грубостью.