Книга Река Найкеле - Анна Ривелотэ

Я люблю, когда он так говорит. Пусть это будет трижды вранье. Мужчины должны врать женщинам о будущем. И может, иногда о прошлом. Но никогда о настоящем. Только такое вранье правильное. Такое вранье значит, что он о тебе заботится. Что в этот самый момент он хочет, чтобы так все и было. Ведь ни один мужчина не знает о будущем правды, и ни одна женщина не хочет ее знать.

Мужчина может сказать: дорогая, понимаешь, я же мартовский кот, я не смогу удержаться от измены, я не хочу тебя обманывать, решай сама, пусть только это не будет для тебя ударом. Женщина делает вид, что она благодарна ему за эту правду. Черта с два. Если этому будущему суждено стать настоящим и он попадется, подстеленная соломка удара не смягчит. Все, на что эта соломка сгодится, — отравить время между подстиланием и ударом. Хочешь что-то пообещать — пообещай самое лучшее. Скажи, что нашел в ней нечто, чего нет в других женщинах, и на этом твой поиск окончен. Женщины любят напоминать о невыполненных обещаниях, это так. Но они заранее прощают мужчин, когда слышат хорошее, правильное вранье.

Милый, пока я здесь, на дне узкого, темного и глубокого колодца моего ожидания, — пообещай мне, что угодно: хорошую погоду, волшебные сновидения. Я хочу видеть отсюда, как далеко в голубом небе летят и тают белые журавли, хризантемы и бабочки твоего вранья.

Женщина, которая уходила по частям

Сначала она высыпала свой бисерный смех в круглую жестяную баночку из-под кинопленки и выслала почтой DHL на деревню дедушке. Потом сгребла в охапку душистые разноцветные сны и подарила одному хорошему человеку прямо на улице. Затем пошла на вокзал, сняла ячейку в камере хранения и оставила в ней до лучших времен свое желание в хрустящем пакете, перевязанном ленточкой. Настроения, которых был полон шкаф, сложила в сундук, аккуратно пересыпав нафталином, и оставила себе только одно, самое серое, дорожное. Настал черед привычек: каждая из них была помещена в стеклянный флакон с притертой пробкой, флаконы выставлены в кофр, изнутри обитый бархатом, а кофр забыт в парикмахерской. Она съела свою улыбку за завтраком, посыпав корицей, между ложкой творога и сдобной булочкой. Нерожденные поцелуи раскрошила из окна голубям. Сохранила голос на Диск 3,5 (А:) и выбросила черный пластиковый квадрат со скошенным уголком, не церемонясь, в мусоропровод. Свое легкое яблочное дыхание выпустила в воздушный шар и долго-долго смотрела, как он тает в вечернем небе. Потом присела на дорожку, молча, сонно, равнодушно. Закрыла глаза, вспыхнула белым и исчезла.

Если у вас дома есть женщина, посмотрите, может, она не вся.

Здравствуй, девочка!

Я давно собиралась рассказать кому-нибудь эту историю, но все откладывала. Хотелось, чтобы мой рассказ был отточенным, восхитительным, совершенным. Чтобы у того, кто будет слушать, сердце обрывалось — так, как обрывалось у меня. Чтобы весь восторг и вся горечь. Иногда я даже делала попытки, но всегда по пьяни, пьяным собутыльникам, спотыкаясь о слова и сморкаясь в рукав. И меня не покидало ощущение, что эти попытки оскверняют мою волшебную историю. Но я попытаюсь еще раз.

Эта поездка. Она, конечно, должна была стать самой запоминающейся: ведь я летела во Францию. Я везла свое свободное девятнадцатилетнее сердце в Париж, город влюбленных. Я отчаянно хотела навеки влюбиться в какого-нибудь симпатичного синеглазого француза и остаться с ним на его родине. Жить в мансарде, кормить голубей, покупать жареные каштаны и платки от Hermes. Я собиралась стать счастливой. Но случилось так, что свое сердце я не довезла даже до Москвы, где должна была пересесть в другой самолет. Потому что в небе между Новосибирском и Москвой меня нашла любовь. Я увидела Его — и, ослепленная вспышкой, больше не приходила в сознание. Наверное, поэтому я совершенно не помню, о чем мы говорили три с половиной часа, сидя в соседних креслах.

Автобус полз по летному полю. Но как бы медленно он ни полз, все равно это было недостаточно медленно. Я стояла рядом с Ним и думала о том, что через четверть часа навсегда Его потеряю. Я забыла о Париже, голубях и каштанах. Меня душила любовь. Никогда не успеваю задушить ее первой. Я спросила номер Его телефона. Он серьезно посмотрел на меня абсолютно не синими глазами и назвал шесть цифр. Он сказал: «Не записывай. Если за две недели путешествия ты не забудешь этот номер, позвони мне, когда вернешься, и мы встретимся». С тех пор прошло четырнадцать лет, но этот номер я помню. Хотя Он давно не снимает там трубку.

Через две недели я позвонила Ему, и мы договорились встретиться. Я надела папин германский костюм в узкую полосочку. Он приехал за мной на шоколадных «жигулях» шестой модели и увез меня в мое счастливое лето девяносто второго.

Наша первая ночь была довольно дурацкой. Мы приехали в квартиру Его друга и открыли бутылку белого вермута. Я жутко волновалась, поэтому после половины бокала меня стошнило. Он сделал вид, что ничуть не удивлен, и вывел меня на балкон подышать свежим воздухом. А потом поцеловал. Мы занимались любовью всю ночь — под Шаде и Фрэнка Дюваля. Тогда все занимались любовью под Шаде и Фрэнка Дюваля. К утру у меня болело абсолютно все, но я боялась Ему в этом признаться.

Я вообще всего боялась. Боялась сказать что-нибудь не то, чем-нибудь огорчить или разозлить, боялась быть собой, боялась быть фальшивой, боялась засмеяться некстати или глупо пошутить. Особенно боялась, что, приехав, он не застанет меня дома (телефона у меня не было), и поэтому никуда не выходила, а если выходила, то оставляла записки. Он приезжал нечасто, раз или два в неделю. Каникулы проходили стороной: все дни я проводила на балконе, глядя с двенадцатого этажа, не появится ли во дворе шоколадная «шестерка». Я даже ела всухомятку там же, на балконе, изнывая от тоски, снедаемая страхами и подозрениями. Я не умела любить так, как умею сейчас, свободно, бесстрашно и с благодарностью.

Однажды Он приехал и как бы между прочим, вскользь, сказал, что нечаянно убил человека. Остановил автомобиль на светофоре и увидел, как проходивший мимо бомж плюнул ему на капот. Вышел из машины и ударил бомжа в челюсть. Тот упал и раскроил голову о бетонное ограждение. Я подумала сначала, что Он просто хочет произвести на меня впечатление. Но на следующий день прочла в местной газете, что на площади Маркса найден труп неизвестного мужчины с разбитой головой. Я жутко перепугалась и решила, что должна немедленно Ему об этом рассказать. Схватив газету, я выскочила из дому, чтобы немедленно поехать к Нему на работу. Но по дороге вспомнила, что не знаю, где Он работает. Вроде бы в какой-то клинике на Первомайке. Но в какой?.. Я поймала такси и храбро сказала: на Первомайку.

Таксист попался отзывчивый. Мы колесили по Первомайке битый час, останавливаясь у всех медицинских учреждений, и в конце концов нашли нужную клинику. Отдав водителю все свои деньги, я зашла в кабинет. Его там не было, но был Его друг, в чьей квартире меня стошнило вермутом. Кабинет был на первом этаже, окно с низким подоконником выходило в сад. Я тихонько села в уголке с газетой на изготовку. От волнения у меня сжимался желудок. Я ждала, что Он войдет в дверь, но Он вошел в окно. Он был удивлен — и рад мне. Над газетой Он посмеялся и засунул ее в ящик стола. Он ничего на свете не боялся. Он был мой герой.