Книга Та, которая видит - Гленда Ларк

Это кладбище и было моим самым ранним воспоминанием… меня передавали от одного взрослого обитателя дна другому, били, заставляли попрошайничать. Я помню постоянное чувство голода, холода и одиночества. Я очень рано усвоила, что никто не позаботится обо мне, кроме меня самой.

В тот день, когда я повстречала Датрика, я вместе с двумя мальчишками зарабатывала медяки, отскребая оставленную морскими пони слизь с мостовой перед домом какого-то богача. Мимо, направляясь к одной из вилл, прошла группа хранителей-силвов. Я уже давно поняла, что вижу мир иначе, чем другие дети: я различала голубовато-серебристое сияние силв-магии и не обманывалась созданными силвами иллюзиями; все это я видела так же ясно, как большинство людей — радугу в небе после дождя. Я не знала, как называется такая моя способность, и даже не подозревала, что существуют и другие люди, умеющие видеть силв-магию. До того дня я не знала, что могу заметить и дун-магию, хотя слышала о багровых чарах. Как и все жители Ступицы, я выросла, испытывая страх перед дун-магами и больше всего на свете боясь встретиться с ними, хотя такого никогда и не случалось. Для нас, бродяжек, дун-маг был пугалом… очень страшным, но все же нереальным.

Так было до того дня, когда дун-маг напал на группу силвов. Он, должно быть, охотился за определенным человеком — советником, который в то время ведал городской стражей. Проходя мимо силвов, маг сотворил заклинание… а я его увидела — мерзкое зловонное багровое свечение, поползшее в сторону ничего не подозревающих людей. Хоть я никогда раньше с дун-магией не сталкивалась, я сразу поняла, чем это должно быть. Не было ничего другого, что пахло бы такой… такой скверной. Я выкрикнула предостережение — ведь никто из силвов не мог видеть дун-магии.

— Дун-магия! Дун-магия! — завопила я. Немедленно всюду вокруг вспыхнули вихри силв-магии, сияющие и прекрасные, питающие друг друга силой. Защита силвов походила на полупрозрачный покров, натянутый между голубоватыми столбами света, извивающимися, танцующими, с перебегающими по ним искрами, — так солнечный свет переливается на воде. Багровое свечение вспыхнуло ярким пламенем, соприкоснувшись с серебристо-голубой стеной, но проникнуть сквозь нее не смогло. Дун-маг в ярости обрушил заклятие на меня, но это никакого эффекта не произвело — меня только вырвало от отвращения. В тот же момент один из силвов согнулся пополам: заклинание дун-мага нашло прореху в его защите. Уж это-то все они увидели. Некоторое время царила неразбериха: силвы впали в панику, и дун-маг смог бы, возможно, скрыться, если бы не Датрик. Он один среди стражи, окружавшей советника, не растерялся: больно стиснув мне руку, он прошипел:

— Кто наложил заклинание, ты, курносая замарашка?

Я показала на виновника, и силвы все разом взялись за него. Я замерла на месте, как громом пораженная, и могла только таращиться. При помощи силв-магии никому причинить вреда нельзя, но можно запутать жертву при помощи иллюзий. А уж тогда, пока человек будет отбиваться от воображаемых чудовищ, пырнуть его ножом нетрудно. Зрелище было не слишком приятным.

Не пострадавший при нападении советник подошел, чтобы поговорить со мной и с Датриком, Сунув мне в руку монету, он поблагодарил меня и сказал Датрику:

— Вот прекрасный пример того, о чем я твержу уже многие годы: нам нужны услуги тех, кто обладает Взглядом. — Не обращая внимания на недовольную мину Датрика, он добавил: — Дитя, ты теперь будешь служить Совету. Датрик, позаботься о девочке. — Он отошел, а мы с Датриком остались, глядя друг на друга с взаимным отвращением.

В том, что случилось потом, я ничего изменить не могла.

Датрик отдавал приказания, а я повиновалась.

В конце концов, он отправил меня в школу для бедных при мужском менодианском монастыре на окраине Ступицы. Заведение ничего особенного собой не представляло. Первое, чем озаботились братья, — это вымыть меня; при этом, конечно, обнаружилось, что я девочка, — Датрик не потрудился сообщить патриархам об этом обстоятельстве. Меня быстренько спровадили в такую же школу при женском менодианском монастыре. Это заведение оказалось еще более унылым; оно находилось в темном мрачном здании, и заправляли там женщины, более интересовавшиеся аккуратностью, чем счастьем своих воспитанниц. Я сразу возненавидела школу и несколько раз убегала. Каждый раз Датрику приходилось возвращать меня обратно, и наша взаимная антипатия только росла. Сестры безуспешно пытались научить меня сидеть смирно, молчать и заниматься всякими скучными вещами вроде шитья. Наконец они — и Датрик — отступились и вернули меня в школу при мужском монастыре.

Там я более или менее была довольна жизнью. Я научилась читать и немного писать; большая часть дня там отводилась занятиям спортом. Меня научили основным приемам боя на мечах, плаванию, стрельбе из лука — всем так называемым «мужским» умениям, — а также менее интересным вещам вроде сапожного дела, колки дров и мытья котлов. Это должно было обеспечить ученикам работу и средства к существованию после окончания школы, если, конечно, они не предпочли бы вступить в монашеское братство.

Всем, что я узнала о морали, о достоинстве, о доброте, о ценности знаний, я обязана менодианам-патриархам, этим славным людям не от мира сего. Они не были особенно учеными, но детей они понимали. Более того, они хорошо знали, что такое бедность, и умели помочь страдающим нищетой духа, которая так часто идет рука об руку с пустотой в карманах. Они превратили меня из ребенка, который не верил ни во что, в человека, верящего в себя. Я буду всегда благодарна им за это, хотя, в конце концов, оказалось, что их доктрин для меня недостаточно.

Иногда Датрик приходил и забирал меня для выполнения разных заданий: определить, является новорожденный силвом или нет; свидетельствовать в суде, виновен ли человек в дун-магии.

Мне следовало бы чувствовать себя счастливой. Впервые в жизни я получала достаточно еды, у меня было одеяло, чтобы согреться холодной ночью, никто не бил меня по голове, и никто не крал у меня хлеба. Впрочем, беззаботной моя жизнь не являлась. Я была полукровкой, а это означало тяготы, о которых большинство людей даже не догадывается. Менодиане были добрыми, а вот дети — нет. И всегда надо мной висела угроза того, что, как только мне исполнится двенадцать, меня вышлют на косу Гортан, потому что татуировки на мочке уха, говорящей о гражданстве, у меня не было…

«Волосатая, волосатая, полукровка лохматая, — дразнили меня мальчишки, знавшие, как мне неприятна необходимость носить длинные волосы, — с конопушкой на носу, тебя вышлют на косу».

«Ты живешь здесь только потому, что мы тебе разрешаем, — повторял мне Датрик. — Только сделай неверный шаг, и мы вышвырнем тебя на эту песчаную плешь. Полукровкам только там и место».

Иногда я тайком отправлялась на кладбище, только теперь это было бесполезно. Та жизнь теперь ничего предложить мне не могла: даже свобода нищих была ненастоящей. Да и большинство детей, с которыми я раньше жила, умирали раньше, чем успевали стать взрослыми…

Когда я подросла, я опять попыталась вырваться из когтей хранителей. То, что тогда со мной случилось, было хуже всего, что мне пришлось вытерпеть раньше. Дело кончилось тем, что я вернулась, потому что в мире оказались люди и похуже Датрика, а беды пострашнее школьных дразнилок. Но об этом я не хочу говорить. Скажу просто, что я оставалась привязана к своей службе хранителям, потому что альтернатива этому была слишком ужасна. В конце концов, я ведь была полукровкой.