Книга Книга Рабиновичей - Филипп Бласбанд

Мы с Йоси жили сначала у Эли, пока я нашла работу, устроилась и все такое, я работала в отеле, в бухгалтерии, два или три года, а потом Арье нашел мне место получше, Арье — тот очень изменился, до войны из него слова было не вытянуть, а теперь стал просто болтуном, рассказывал множество приключений, выставляя себя героем, поначалу я расспрашивала его о местах, о людях, но он уходил от ответа и перескакивал на другую историю, глядя перед собой неподвижным взглядом, с застывшей улыбкой, как будто сам не вполне верил в эти истории, но все-таки рассказывал их, и я, как все, мало-помалу тоже перестала ему верить, потому что, как бы то ни было, одно могу сказать наверняка: ноги его никогда не было в Израиле, который он описывает примерно как Марракеш из голливудского фильма, и к тому же страна-то маленькая, я непременно должна была если не встретить его, то хотя бы слышать о нем, но коль скоро он не был ни партизаном в Чехословакии, ни боевиком Штерна[10], что же он делал все эти годы? Откуда у него этот лихорадочный взгляд, этот постоянный страх? Да, это тот же страх, что сидел в Гади, и та же манера напрягать спину и затылок, но если у Гади это длилось обычно мгновения, секунду или две, не больше, то Арье после войны был всегда таким! Арье прошел войну, сражения или что-то столь же ужасное, если не хуже! Я это чувствую всякий раз, когда он говорит, всякий раз, как встречаюсь с ним взглядом.

Нет, из двоих моих братьев только Эли остался прежним, его война не сломала, но он слишком глуп, такие не ломаются, все думают, будто Эли — ума палата, он и сам так думает, он ведь прочел все мыслимые книги по психологии, социологии, экономике, у него всегда наготове целый запас мудрых фраз, ученых слов, которые он вам выкладывает, даже если вы ничего об этом знать не хотите, но никто меня не разубедит, что он глуп, — так о чем бишь я? — ах да, пока нашла работу, устроилась, устроила Йоси, два года я прожила разведенкой, ни единого романчика, даже не спала ни с кем, ни-ни, потому что такие вещи не очень в ходу были в Бельгии 50-х, и я уж думала, что так и буду век вековать в одиночестве, но тут встретила Ришара.

Сначала он показался мне некрасивым, Ришар, рот у него был тонкий, почти безгубый, лицо длинное, подбородок галошей, зато голос ласковый, даже завораживающий, так бы слушала его и слушала, и поначалу я воспринимала отдельно голос и лицо, не могла совместить их в одном человеке, то смотрела, то слушала, точно эта, эта — как бишь это называется? — пока вдруг однажды не поняла, что он красивый, а это очень важно, ведь человек, с которым живешь, должен быть красив для тебя, даже если объективно он некрасив и особенно если некрасив объективно.

Ришар был другом моей подруги, когда-то они были любовниками, я узнала это позже, а я встречала его более или менее случайно, и понемногу мы, Ришар и я, сблизились, не вполне понимая, что нравимся друг другу, что нас друг к другу тянет, и, еще до того как началась наша связь, поползли сплетни: мы-де были созданы, чтобы встретиться, мы-де так друг другу подходим, мы идеальная пара, но наших идеальных отношений хватило всего на десять лет, да и то с натяжкой — уже через два года я почувствовала, что это начало конца, долгого, мучительного конца длиной в восемь лет… Мы пытались завести ребенка, не получилось, и он говорил, что это моя вина, потому что его вины в этом нет, нет, конечно же невозможно! А я-то ведь всегда легко беременела. Хватило дырочки в резинке, чтобы получился Йоси, — но Ришар и слышать ничего не хотел, это задевало его самолюбие, а он болезненно к этому относился и потому спорил, кипятился, ругался, и не только со мной, но и с Йоси. Йоси-то подростком, надо признать, был не ангел, мог вспылить, не раз оскорблял меня, и я отвешивала ему оплеухи, потому что мать оскорблять — последнее дело, но Ришар ревновал меня к Йоси, не мог примириться с ним, потому что это был мой ребенок, не его, а своего он отчаялся иметь. Не сказать чтобы Ришар состоял из одних недостатков, он был хороший человек, но что поделать, с годами я чувствовала, как он теряет ко мне интерес, хоть он и обнимал меня, и любил, улыбался мне и все такое, но это была роль, которую он продолжал играть чисто машинально, а я-то надеялась — на что я надеялась? Что он переменится. Или что я переменюсь. Что произойдет хоть что-нибудь, какой-то deus ex machina снова толкнет нас в объятия друг друга, как в первый раз. Сама я ничего для этого не делала, наверно, потому, что делать было нечего, потому что наша пара дышала на ладан, не получалось у нас, не вытанцовывалось, потому что все пары рано или поздно приходят к такому концу: время делает свое дело, двое хорошо друг друга знают, все лучше и лучше, наконец слишком хорошо, нет больше сюрпризов; пары тихо распадаются или взрываются изнутри, и на одной вечеринке у друзей, очень веселой, кстати, вечеринке, с барбекю, в те годы это было нечасто, а может, просто я о таком не слыхала, и мы пили, и смеялись, а на обратном пути, в машине, было лето, жаркий день, и вот на обратном пути, в машине, сидя за рулем и глядя прямо перед собой, Ришар сказал мне: «Я от тебя ухожу… — А потом добавил тише: — К другой женщине». Я ничего не ответила, только дернула головой, остаток пути прошел в полнейшем молчании, и мы приехали наконец домой, в дом, который был нашим, его и моим, уже десять лет, многоэтажный дом, когда-то, наверно, белый, а теперь почерневший от копоти, я вышла, а Ришар остался сидеть в машине, печально улыбаясь уголками губ, и по этой печальной улыбке, детской улыбке, странной, словно приклеенной к его иссеченному морщинами лицу, я поняла, что он не пойдет со мной в квартиру, что он уедет прямо сейчас и я никак не смогу его удержать, разве что закатить скандал, но к чему, это не помешает ему уехать, скорее даже наоборот. И я закрыла глаза и заткнула уши, но даже с заткнутыми ушами услышала, как он завел мотор, а когда шум его мотора стих, растворился в уличном гуле, я открыла глаза и заплакала и вдруг заметила, что с тротуара напротив две старухи, остановившись, смотрят на меня, как на зверя в зоопарке, и мне захотелось обругать их обеих, обозвать стервами и мерзкими тварями, но я только заплакала еще сильней, потому что в моем окружении, в моей семье всем всегда нужна публика, разрывы и расставания чаще всего происходят именно так, после вечеринок и праздников, а иногда даже на вечеринках, при всех, вот, например, на семейном празднике Мари порвала с Йоси, это было у Натана, когда Натан еще жил с Арианой, с Арианой-два, черноволосой и кудрявой, и их семья была подвержена приступам острого иудаизма: еврейские праздники, шабат и все такое, хотя обрядов они толком не знали, изучали все по книгам, читали молитвы на таком забавном иврите, что я кусала губы, чтобы не расхохотаться. В общем, выглядели они довольно жалко со своими потугами на еврейство, особенно она, католичка из Намюра, да, жалко, смешно, бесполезно, сколько усилий, чтобы укорениться!.. Да есть ли в чем укореняться, скажите на милость? Есть ли что-то еврейское даже в Натане? Хоть что-то истинно еврейское? А в его двух сыновьях, до такой степени бельгийцах, что им не хватает только акцента? Вот и в тот день, например, Пейсах был для Макса чем-то вроде фольклорного карнавала, и он не упускал случая отпустить по этому поводу шуточку, наш Макс, шуточку колкую и в то же время все-таки добрую, как это хорошо получается у бельгийцев. Его брат Эрнест был, не в пример ему, серьезен и сдержан, по своему обыкновению, Эрнест, медлительный в движениях своего большого тела, сумрачный красавец паук с изящными челюстями, ткущими невидимые нити в воздухе вокруг вас, у Эрнеста тоже случались приступы острого иудаизма, по молодости он немного увлекался сионизмом, знал обряды, молитвы, иврит его был сносен, хоть и плох, но он тоже больше делал вид, принуждал себя, и весь этот Пейсах выглядел натужно, но я про Йоси, моего сына; с самого начала вечера Мари была явно не в своей тарелке, нервничала, а Йоси не говорил ни слова, смотрел на свои руки, разглядывал пальцы, изучал каждый ноготь с преувеличенной сосредоточенностью, настолько преувеличенной, что я спросила его, рассеянно, до меня не дошло, что назревает кризис, так вот, я спросила: «Что-то не так?» — «Все так», — ответил он, даже не заставив себя улыбнуться, но тут мое внимание отвлекла Алина, заговорив со мной о чем-то, дай Бог памяти, не помню о чем.