Книга На синей комете - Розмари Уэллс

— Для мамы это очень полезно, — объяснила Уилла-Сью. — Если ты выступишь четвёртого июля перед всем городом, мы получим много новых учеников и денег. Ведь все будут знать, что ты — мамин племянник! Главное, чтобы ты слова не перепутал!

— Тише, Уилла-Сью, — сказала тётя Кармен, но я уже раскусил её коварный план.

— Целую программу? — Я даже не донёс до рта очередную ложку бобовой запеканки с треской.

Про конкурс в День независимости я знал. Мы с папой никогда не пропускали общегородской праздник с пикником: бродили от одного духового оркестра к другому, смотрели парад. Но когда на сцену выходил какой-нибудь тугощёкий очкастый отличник, готовясь произнести все четырнадцать тезисов Вудро Вильсона об условиях мира по окончании Великой войны, папа говорил: «Пошли-ка отсюда, Оскар. А то он сейчас тоску нагонит!»

Однако тётя Кармен прочитать мои мысли не могла. Она развивала свою идею:

— Так… Что бы для тебя выбрать? Можно, конечно, речь Теодора Рузвельта про человека «на арене борьбы». Он произнёс её в Сорбонне в тысяча девятьсот десятом году. Или прощальную речь Джорджа Вашингтона. А как ты относишься к Гёттисбергской речи Авраама Линкольна? Это очень сильная речь!

Кровь отлила у меня от лица и ушла в пятки — вместе с душой и способностью соображать.

— Может, я их сначала почитаю? — наконец пролепетал я.

В тот вечер на тумбочке возле моей кровати появилась тёткина книжка — «Знаменитые речи знаменитостей».

И мы с тётей Кармен каким-то образом, без обсуждений, почти без слов, пришли к соглашению: она разрешит мне днём, после школы, навещать мои поезда в Первом национальном банке. А я к четвёртому июля выучу Гёттисбергскую речь Авраама Линкольна.

* * *

— Приветствую, мой друг! — сказал мистер Эплгейт, распахивая передо мной огромные пятиметровые двери банка с тяжёлым бронзовым орнаментом.

Чтобы впустить меня, он предварительно отключал сигнализацию. Когда я входил, мы задвигали засов, запирались наглухо и снова включали сигнализацию — мистер Эплгейт давно показал мне, как это делается.

— Не дай бог, чтоб она затрезвонила, Оскар, — говорил он. — Сюда тут же хлынут толпы полицейских, завоют сирены, и старик Петтишанкс от нас мокрого места не оставит!

Работая ночным сторожем, мистер Эплгейт накопил на термос. Туда он наливал горячий шоколад и брал с собой на дежурство. Мы пили шоколад каждый день, а потом запускали поезда. Перед огромным, занимавшим весь вестибюль макетом стоял маленький автомат со щелью для монет, украшенный зелёными ветками падуба и рождественскими веночками с красными лентами. На автомате бросалась в глаза надпись:

Дети! Учитесь беречь каждый цент! Копите деньги!

Вступайте в Рождественский клуб

Первого национального банка!

Получайте дайм — десять центов

за каждый вложенный доллар!

За один дайм вы сможете управлять поездами

целых пять минут!

Мне не нужно было вступать в этот клуб. Мистер Эплгейт умел включать реле бесплатно, опуская в щель одну и ту же монетку на шнурке. Эту монетку я повесил себе на грудь, рядом с медальоном с изображением моего ангела-хранителя.

«Синюю комету» мистер Петтишанкс поместил на Южнобережную линию, так что поезд ходил теперь по кольцу: от Южной оконечности озера Мичиган до Чикаго. Я смотрел на него, не сводя глаз, круг за кругом. Разумеется, это был именно мой поезд. На паровозе сбоку — знакомая царапинка, которую папа тщательно затёр наждаком, а потом покрасил синей эмалевой краской. В заднем, экскурсионном вагоне — два сиденья, которые папа развернул специально для нас, чтобы мы любовались Атлантическим океаном, когда поедем по побережью. Стёкла во всех вагончиках папа всегда протирал замшевой тряпочкой, и они сияли до сих пор. Поблёскивали и металлические прутья по бокам паровоза.

Конечно, мистер Петтишанкс заменил папин самодельный макет покупным — с фирменными туннелями, горами и станциями, — одним из тех, какие выпускали компания «Лайонел» и другие изготовители игрушечных поездов. В восточной части макета находился нью-йоркский Центральный вокзал. Если заглянуть сквозь арочные плексигласовые окна, можно было разглядеть крошечные зодиакальные созвездия, мерцающие на высоких потолках, и десятки оловянных фигурок: люди спешили по своим делам. На этом вокзале сходились сразу десять путей. Ещё десять вели на вокзал Дирборн в Чикаго. Чуть поодаль «текла» река Миссисипи с голубым пупырчатым покрытием — в ней, словно в настоящей воде, отражались огоньки бегущих поездов. На западе темнели Скалистые горы, а их белые пики искрились от мелких крупинок слюды, из которой был сделан искусственный снег. К одной из гор прилепился вокзал города Денвер — точно звезда на ёлке, над всеми остальными игрушками. Скалистые горы на этом макете были метра полтора высотой.

А за всеми горами и равнинами лежала земля моего сердца, Калифорния. На макете у Петтишанкса вся она была в крошечных апельсиновых садах: деревья — из того же материала, что пенковые трубки, а кроны — из клочковатой, выкрашенной под зелень ваты. Сады «росли» на холмах и в долинах, окружавших конечную, крайнюю западную станцию всего макета — лос-анджелесский вокзал, воспроизведенный в точности, до мельчайших деталей. Я никогда не видел этот вокзал в каталоге фирмы «Лайонел». Должно быть, его производит другая фирма, а может, даже какой-нибудь искусный умелец, на заказ. Если так, значит, он дорогущий. Стоит, наверно, целое состояние.

Вокруг вокзала змеились тротуары, выложенные из крошечных жёлтых кирпичиков — очень ровно, один к одному. У главного входа на краю тротуара виднелась надпись ТАКСИ, а рядом пристроились три миниатюрные машины с шашечками. У каждого такси имелось на крыше маленькое табло, величиной с жвачку-подушечку: «свободен/занят». Когда мистер Эплгейт включал освещение всего макета, табло начинали светиться зелёным светом, зазывая пассажиров.

— Старик Петтишанкс обзавёлся всем, что есть в каталоге «Лайонел», — сказал однажды мистер Эплгейт. — Он любит поезда. Приходит каждое утро за час до открытия банка, пьёт кофе, курит свои сигары и любуется поездами. Не знаю, что он будет делать, когда закончатся рождественские праздники, право слово, не знаю.

Я очень удивился:

— А я думал, он забрал поезда для сына. Для Сирила.

— Для Сирила?! — Мистер Эплгейт расхохотался. — Старик клянётся, что не подпустит своего сынка к поездам на пушечный выстрел! Ни за что на свете! Сирил тут же устроит крушение, и пяти минут не пройдёт! Перетопчет газоны, переломает семафоры и разобьёт вокзальное окно. Сирил — обалдуй.

* * *

На сочельник валил снег. Я вынул почту из ящика. Среди счетов оказалось письмо. Мне! От папы! На этот раз папа написал в уголке обратный адрес: О. Огклви, ранчо «Индейская роща», Резеда, Калифорния. Я вскрыл конверт. Хорошие новости! Папа наконец нашёл работу. Неважно какую. Он работает сборщиком апельсинов. Главное, что за это платят. Кроме рождественской открытки папа вложил в конверт один доллар. Без комментариев, но я понял, что это подарок на Рождество. Среди хороших новостей была и плохая. Папа прислал вырезку из «Фермерской газеты». Заметка называлась: «Дир закрывает филиалы».