Книга Маска ночи - Филип Гуден

– Чтобы они могли избежать того, что может привести к подобному исходу? – предположил я.

– Да. Иногда трагедию можно предотвратить.

– Иначе это была бы не трагедия, а судьба, – вставил я.

– Возможно… – сказал он, явно не желая обсуждать мою интересную догадку. – Кроме того, нам за это хорошо платят. Мой старый друг Хью Ферн преуспел с тех пор, как поселился в этом городе. Дела у него идут лучше, чем если бы он стал актером, гораздо лучше. Являясь хорошим другом и Константов, и Сэдлеров, он готов пожертвовать средства на частное представление моей пьесы для развлечения обеих семей – и очень мягкого предупреждения. Ну и для обогащения труппы.

Меня всегда немного смущала откровенность, с которой Шекспир и другие пайщики отзывались о деньгах. Они не стеснялись. И, как будто прочитав мои мысли, Шекспир сказал:

– Знаешь, какой девиз у «Слуг лорд-камергера»?

– Девиз?

– Вот какой: заплати – а мы попляшем.

– Я этого не знал.

– Я только что его придумал, Ник. Не надо верить всему, что тебе говорят.

Я, наверно, выглядел слегка удрученным, так как Шекспир положил руку мне на плечо и поспешил уверить меня:

– Но это должно стать нашим девизом. Я поговорю с Диком Бербеджем. Может, мы могли бы состряпать себе герб: мешки с деньгами на серебряном поле.

– А ты играешь в этой истории про Монтекки и Капулетти? – спросил я.

– Я часто играл брата Лоренцо. Возможно, теперь я сделаю это снова. Посмотрим.

Может показаться странным, что Шекспир не знал, будет играть или нет, но жизнь странствующих актеров куда менее расписана, чем игра в «Глобусе». Старшие хотя бы в общих чертах представляли, что мы будем делать, – ведь ясно как божий день, что о частной постановке «Ромео и Джульетты» договорились еще до отъезда из Лондона, – но мы, простые смертные, находились во мраке неведения.

– А другие роли уже распределены?

– Ты хочешь сказать, что ты будешь делать?

– Да, именно это я и хочу сказать.

С того самого момента, как пару минут назад я узнал, что мы будем играть «Ромео и Джульетту», мое сердце учащенно забилось. Не так давно я играл обманутого любовника Троила в горькой трагедии Шекспира о Троянской войне, а перед тем – одного из молодых влюбленных в «Сне в летнюю ночь». Мог ли я надеяться получить роль Ромео?

Судя по тому, что Шекспир сказал потом, нет.

– Дик Бербедж будет играть Ромео Монтекки – хотя ты, видимо, думаешь, что он слишком стар.

– Мне это и в голову не приходило.

– Только потому, что оно уже направилось к выходу через другое место, – сказал Шекспир. – Для тебя, Ревилл, мы придержали роль Меркуцио, родственника герцога и друга Ромео.

– Который умирает на дуэли? В середине действия?

– Но не раньше, чем изрядно наговорится. Он остроумный, храбрый малый. Немного с причудами. В какой-то мере на нем держится все действие в первой половине пьесы.

– Что ж, это неплохо, – ответил я, не зная, что еще можно сказать.

К этому времени ночь подступила ближе, и Шекспир объявил, что ему нужно вернуться в «Золотой крест» посовещаться с Бербеджем, Поупом и некоторыми другими пайщиками – несомненно, для того, чтобы договориться о последних приготовлениях для наших представлений на постоялом дворе и там, где мы должны были играть «Ромео и Джульетту».

Я вышел на Корнмаркет; мне не надо было идти ни на какое совещание, но удаляться на покой пока не хотелось, как не хотелось рыскать по бесчисленным оксфордским трактирам, пока не наткнусь на Абеля Глейза, или Джека Вилсона, или еще кого-нибудь из моих товарищей и выпью с ними. Вместо этого я решил побродить по улицам этого оживленного, относительно хорошо освещенного района.

Меркуцио… хм. Родственник герцога и друг Ромео. Я смутно припоминал постановку пьесы, виденную мною вскоре после приезда в Лондон, – это было несколько лет назад. В то время я считал, что осуществлению моего стремления стать актером может способствовать, если я буду шататься вокруг театров и просматривать как можно больше драм. Я улыбнулся, вспомнив свою тогдашнюю неопытность. И спросил себя, стал ли я теперь более искушенным. Ну конечно стат… если уж мне предложили такую роль, как Меркуцио. Это чудак, склонный давать волю воображению. Стержень действия в своем роде. Он задира и непостоянен. В середине пьесы он умирает на дуэли. Я не помнил точных подробностей, но бой начинается где-то между смешным и серьезным. Все равно Меркуцио умирает. Ладно, я покажу им хорошую смерть.

И сразу же вслед за этой мыслью пришла другая, не имеющая ничего общего с первой. Мне интересно было перенестись обратно в «Таверну», где Шекспир говорил о своей детской дружбе с Хью Ферном и о том, как они одновременно уехали из Уорикшира, чтобы разбогатеть. А еще было это упоминание о браконьерстве, охоте на оленей…

К этому времени у меня оставалось мало сомнений в том, что Шекспир был великий человек, чьей славе и творениям суждено было пережить его бренное земное существование на много лет. Я задавался вопросом, не подумал ли кто-нибудь о том, чтобы собирать крупицы его биографии, материалы жизни Шекспира, в забаву и поучение грядущим поколениям. Еще я спрашивал себя, не является ли Н. Ревилл тем, кто должен сделать эту работу (и кто в процессе увековечивания великого человека и сам может погреться в отраженных лучах славы).

Поглощенный этими мыслями, этими мечтами о земной славе, я вдруг понял, что совершенно не слежу, куда иду. Завороженный Меркуцио и затем перспективой написать о Шекспире, я три или четыре раза повернул и теперь заблудился.

Где бы я ни находился, место это было довольно далеко от оживленной Корнмаркет, далеко от шума, света и людей. Вместо нее я стоял в темном закоулке, между рядами высоких стен. Под ногами была плотно утрамбованная земля, а не мостовая. Над головой чернела полоска ночного неба, на котором мерцали звезды. Слабый ветерок подкрался ко мне по аллее и заставил вздрогнуть. Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел, что в стенах чернели немногочисленные высокие окна. Я подобрался к ближайшей стене. Ее нижняя часть была увита каким-то ползучим растением – оно было мертвым на ощупь, как будто осталось здесь еще с прошлого года. Похоже, я стоял за одним из колледжей, точнее, между двумя. Стены скорее напоминали замок или дворец, чем место учения. Интересно, каково это – учиться. Я представил себе, как школяры в высоких башнях, в окружении книг и рукописей проникают в секреты мироздания или обращают взор внутрь себя.

Эти возвышенные размышления были прерваны странным шаркающим звуком за моей спиной. Я стал прислушиваться. Это оказались чьи-то шаги: несколько пар ног нерешительно двигались по земле, сопровождаемые прерывистым шепотом. Я снова вздрогнул, хотя в этот раз ветра не было. Шаркающий звук перемещался по направлению ко мне, с той стороны, откуда я только что пришел.