Книга Сказитель из Марракеша - Джойдип Рой-Бхаттачарайа

— И как же ты ее узнаешь? — подначил Ахмед.

— Ее сияние ослепит меня. Ее горящий взгляд охватит меня подобно пламени. Наша встреча будет нежданной, как сон, и в ее очах я увижу свою судьбу.

— Валяй продолжай! — усмехнулся Ахмед.

— Я не шучу, — сказал Мустафа, и нечто в его голосе встревожило нас. — Мне кажется, дело в интуиции. В интуиции, которая заставит узнать и поверить. Когда это произойдет… — Мустафа перевел дух. — Когда сердце подпрыгнет у меня в груди, я стану молить эту красавицу, эту квамар об искуплении грехов.

— Шпарит как по-писаному, — не сдавался Ахмед.

— Вообще-то, — добавил я, — это не любовь, а безрассудная страсть.

Мустафа бережно положил лютню на землю и поднялся в полный рост.

— Знаете, что я вам скажу? По-моему, влюбиться — это все равно что быть ударенным молнией, которая несколько минут назад рассекла вон ту вершину. Или все равно что упасть с высокого утеса и, лежа на камнях, осознать: жизнь никогда не будет прежней.

— Конечно, умник ты наш, — перебил Ахмед. — После такого падения жизни вообще не будет.

Мустафа пропустил мимо ушей это замечание. Серьезно, даже торжественно он заявил:

— В игре под названием «любовь» ставки всегда очень высоки. Нужно быть готовым рискнуть всем. Абсолютно всем.

И снова Ахмед усмехнулся:

— Тут кое у кого язык без костей.

Мустафа взглянул на него с улыбкой и вдруг раскинул руки, точно изображал самолет. Нагнувшись вперед, он помчался к обрыву, быстро набирая скорость.

— Ты куда, дуралей? Там же высоко! — испуганно закричал Ахмед.

Не глядя под ноги, Мустафа бежал по плоской площадке, нависшей над обрывом.

Мы с Ахмедом вскочили.

— Он что, спятил? — возмутился было Ахмед.

Не успели эти слова сорваться с его губ, как Мустафа оттолкнулся от отвесного края — и пропал. Боясь вдохнуть, мы очертя голову бросились к обрыву и стали смотреть вниз.

Мустафа лежал, раскинув руки и ноги, на каменистом уступе, до которого от нас было несколько десятков футов. Когда мы с Ахмедом спустились к нему, он слабо улыбнулся.

— Кажется, я ногу сломал, — сказал Мустафа. — Ужас как больно, только я не жалею. Я бы этот миг, когда с обрыва бросился, ни на что в мире не променял. Теперь я знаю, как это будет для меня — влюбиться по-настоящему. Ну что, вы мне до сих пор не верите?

Мы с Ахмедом недоуменно переглянулись и в один голос воскликнули:

— Ты чокнутый!

Захра

Битых два часа мы втаскивали Мустафу обратно наверх. Гроза застала нас по дороге домой. Вымокшие до нитки, мы, разумеется, что-то наврали родителям насчет перелома.

Дня через два, ярким солнечным утром, мы с Мустафой сидели во внутреннем дворике. Загипсованная нога Мустафы покоилась на опоре. Вдруг во дворик ворвался Ахмед и едва не наехал на нас своим велосипедом.

— Хасан, — завопил он, — оторви задницу от скамейки! По северной дороге прочь из деревни идет девчонка, которую отец тебе сосватал. Если поторопишься, успеешь ее нагнать и разглядеть. Вот, возьми мой велосипед.

— А это точно она?

— Она, она. Это Захра, чтоб мне провалиться. Я на сто процентов уверен.

— Но она же не местная. Что она делает в нашей долине?

— Откуда мне знать? Может, навещала кого. Мне мой приятель Дахили шепнул. Он с ее братьями дружит, и Захру узнал, когда она из деревни выходила. Так ты едешь или нет?

Я колебался.

— Ахмед, — начал я, — не знаю, хочу ли я увидеть ее. В конце концов, отец плохую невесту не сосватает, и вообще есть определенный порядок…

Мустафа пихнул меня.

— Хасан, что ты как старый дед, — сказал он с раздражением. — Ахмед дело говорит. Давай поезжай. Потом расскажешь, какова твоя невеста.

Я поочередно посмотрел на обоих своих братьев, потом, неожиданно для самого себя, с живостью вскочил на Ахмедов велосипед и помчался, отчаянно крутя педали, по ухабистой деревенской дороге.

— Она в ярко-зеленом бубусе! — крикнул вдогонку Ахмед. — Не перепутаешь!

Ахмед оказался прав. Я действительно сразу узнал Захру, тем более что она единственная шла на север. Во рту пересохло, сердце заколотилось.

Сбавив скорость, когда до девушки оставалось метров двадцать, я обогнал ее и лишь затем обернулся. Господи, она была прекрасна, как Шехеразада! Личико сердечком, глаза огромные, темные, на остреньком подбородке вытатуирован изысканный зеленый узор. Захра улыбнулась, увидев, что я смотрю на нее, и в этот самый миг я потерял управление, велосипед накренился, и я с грохотом, который эхом отозвался в окрестностях, упал и остался лежать на спине.

Мы поженились через четыре месяца. Захре только-только исполнилось шестнадцать. Ровесница Ахмеду, она была двумя годами моложе меня.

Исцеляющий сад

— Вот так дела обстояли с моими братьями, — сказал я, прервав повествование, чтобы оглядеть слушателей. — Ахмед все такой же; он ни капли не изменился. Держится за материальное, считает, мир создан для удовлетворения его потребностей. Что касается Мустафы и его безоговорочной веры в красоту… Подождите немного. Скоро мы увидим, куда приведет нас эта история. Обязательно увидим.

Снова окинув слушателей взглядом и выдержав длинную паузу, я добавил:

— В одном я уверен. Если говорить о судьбе Мустафы после встречи с двумя чужестранцами, туарег Джауд на диво точно определил опасность, которую красота представляет для узревших ее, ибо жизнь моего брата действительно изменилась навеки, стала существованием без удовлетворения и радости.

Раздался новый голос, несколько насмешливый, говорящий как бы не всерьез:

— Ну, не знаю, Хасан, не знаю. Я и с этим обитателем песков был не согласен и твоего мнения разделить не могу. По-моему, вы погрязли в пессимизме.

Обернувшись, чтобы понять, кто говорит, я узнал тщедушную фигуру Юсуфа, среднего сына торговца апельсинами. Юсуф был низкорослый, желтый с лица; говорили, он большой охотник до женщин. Он пустил по кругу корзину сладких и горьких апельсинов.

— Вот, отмечаю рождение третьего ребенка — сына! — с гордостью объяснил Юсуф.

И весьма пренебрежительно махнул рукой в том направлении, где скрылся туарег.

— Наш друг туарег — философ, — продолжал Юсуф, — и язык у него, конечно, подвешен, только мне от этого ни холодно ни жарко. Из его речи я не узнал о жизни практически ничего неизвестного прежде. Да, порой происходят ужасные события, только что ж тут удивительного? Зато настоящая, не вымышленная жизнь не устает вознаграждать меня, всякий раз открывает что-нибудь необычное, доселе невиданное. Глаза, чувства и способность рассуждать здраво для того нам и даны, чтобы мы с их помощью учились на собственном опыте, как бы горек он ни был. Что до любви, она и есть самое главное вознаграждение за несчастья. Так-то вот, друзья мои. Скажите «нет» пессимизму! Предчувствия требуют уважения, согласен; только к чему загодя счастье омрачать? Лучше внушайте себе: я, мол, шахматная доска и сам партию своей жизни веду! — Повернувшись к лавочнику Мохаммеду, Юсуф, блестя глазами, добавил: — Именем моего новорожденного сына благословляю твою счастливую судьбу, что дала тебе лицезреть доброту чужестранки к смиреннейшей животине — ишаку. То было проявление самого чистого сострадания. Завидую твоим глазам, ибо также видел эту чужестранку, наверно, вскоре после тебя. И хотя я был впечатлен куда меньше, чем ты, твой рассказ облагородил мои воспоминания.