Книга Дом на солнечной улице - Можган Газирад

орел под золотой короной, эмблема военно-воздушных сил шаха. Под хищной птицей была надпись «Небеса – мой дом». Мама́н не выключала радио. Революционные песни заполняли гостиную в промежутке между всплесками новостей о народных восстаниях в разных городах. Она ничего в тот день не готовила. Мы с Мар-Мар ели холодные бутерброды с сыром и помидорами, пока она суетилась на кухне, время от времени выглядывая из окна. Она несколько раз звонила ака-джуну после обеда. Пальцы дрожали, когда она набирала номер. Каждый раз она дрожащим голосом просила позвать Резу. Но его не было дома, и никто не знал, где он.

Ранним вечером я застала мама́н перед зеркалом в спальне – она пыталась собрать волосы на макушке парой шпилек.

– Мама́н, ты куда?

– Найди свою шерстяную куртку и штаны, Можи. Мы уходим.

Она открыла дверь шкафа и принялась перебирать вешалки с одеждой, пока не нашла серые брюки, которые носила, когда в школе было много работы. Она сдернула их с вешалки и быстро натянула под юбку. Она расстегнула юбку и кинула на меня взгляд в зеркале.

– Где Мар-Мар? – спросила она. Я пожала плечами. – Не стой столбом! Найди сестру и собирайся.

Мар-Мар спала на диване в гостиной, прижав куклу к груди. Мама́н подскочила к дивану и пригладила волосы Мар-Мар ладонью:

– Мар-Мар, просыпайся, азизам, нам надо идти.

Она подняла сестру с дивана и кивком велела мне следовать за ней в спальню. Она одела меня, затем Мар-Мар – все еще полусонную – в курточки из шерсти мериноса и штаны, натянула на головы шапки с помпонами, которые нам связала Азра, подвязала завязки шапок под подбородками и туго зашнуровала на лодыжках ботинки с галошами. В гостиной она вытащила часть одежды, которую накануне упаковала в сумки, и распихала ее по своей верной сумке и бежевому папиному рюкзаку.

– Пойдем пешком, так что будьте терпеливыми, – сказала она нам.

– Мы не поедем на машине? – спросила я.

Мама́н покачала головой и приложила указательный палец к губам. Мы несколько минут ждали за дверью, пока она вслушивалась в звуки снаружи. Мы выскочили из квартиры, едва она удостоверилась, что никто не спускается по лестнице. Она держала меня той же рукой, что и сумку, а Мар-Мар несла на другой, тогда как рюкзак оттягивал ей плечи. Мы поспешили сквозь сумрак к площади Хафт Хоз, надеясь поймать попутку до дома ака-джуна.

В центре Хафт Хоза был большой зеленый сквер с семью фонтанами. Знойными летними днями мама́н водила нас в парк, чтобы мы могли играть на прохладном влажном ветерке, который дул с фонтанов. Мы брызгались водой у края бассейна и кормили разноцветных карпов кои, которые разжирели на крошках от печенья. Я много раз гонялась за Мар-Мар вокруг фонтана, пересчитывая их, удостоверяясь каждый раз, что их семь.

В тот вечер фонтаны были отключены, и в парке не играли дети. Магазины, окружающие площадь, были открыты, но никто как будто ничего не продавал и не покупал. Их владельцы и прохожие собрались группами перед витринами, беседуя друг с другом и слушая новости из переносных радио. Уже начался комендантский час, но никто не обращал на это внимания. Неоновые вывески магазинов освещали ночное небо, а их отражения поблескивали на гладких тротуарах. Вокруг площади вдоль сточных канав были выстроены заграждения из мешков с песком. Мужчины с патронташами через плечо и поясах запрыгивали в них и выпрыгивали наружу. Мама́н пробежала через ряд окопов, со всей силой таща за собой нас с Мар-Мар. Я бежала следом, спотыкаясь, когда не могла успеть. С кирпичного минарета мечети Нармак на Хафт Хоз снова доносился гимн «Иран, Иран»:

Иран, Иран, Иран, всплеск пулеметного огня,

Иран, Иран, Иран, страна крови, смерти и огня,

Завтра настанет весна, в твоих долинах тюльпаны зацветут

На крови твоих мучеников и крови сирот,

Иран, Иран, Иран.

Революционеры играли эту песню вместо азана – призыва к молитве, – который разносился каждый день на закате. Мы бежали мимо ворот мечети, когда какой-то молодой человек закричал мама́н:

– Ханум!

Мама́н замерла на месте. Мы все повернулись к нему. Он был одет в камуфляж с патронташем на поясе, а вокруг шеи была намотана куфия. В одной руке у него была винтовка, а в другой – коробка с пахлавой. Он приблизился к нам, поднес мама́н коробку и сказал:

– Угощайся пахлавой, ханум. Наконец Иран свободен!

В резком свете мечети я увидела, как побелело мамино лицо. Она с запинкой поблагодарила его и дрожащей рукой взяла три кусочка, по одному каждой из нас. Она дала нам с Мар-Мар липкие кусочки и сказала:

– Ешьте! И поблагодарите ака. – Мужчина пристально смотрел на нас, не спуская руки с винтовки. Я проглотила сладкий комок, мысленно желая оказаться подальше от вооруженных мужчин, что окружали нас в окопах.

Мы поспешили мимо семи фонтанов Хафт Хоза и прошли несколько перекрестков. Все были забиты машинами. У некоторых водителей в руках были флаги, которыми они размахивали из окон. Другие гудели в ритм со слоганами, которые выкрикивали мужчины на улицах. Мужчины с оружием стреляли в воздух, празднуя новое начало для страны. Толпа меня пугала. Рука болела от того, что мама́н все время за нее тянула, а на пятках были мозоли от ботинок. Шнурки мама́н завязала так туго, что ноги онемели от боли. Я всем сердцем молилась, чтобы ковер-самолет Ала ад-Дина поднял нас в небо и перенес к дому ака-джуна.

Стояла уже кромешная темень, когда мама́н наконец нашла такси в узком проулке километрах в трех от площади Хафт Хоз.

– Ака, не отвезешь нас, пожалуйста, на площадь Пастер? – спросила мама́н водителя.

– Дорога дальняя, ханум. На улицах пробки, – сказал он.

– Мои девочки устали, ага. Мы уже давно идем. – Она поставила сумку на землю и вцепилась в полуоткрытое окно. – Я заплачу вдвое больше обычной цены.

Он склонил голову набок и посмотрел на нас с Мар-Мар. В тот момент мы, должно быть, выглядели настолько несчастными, что он не стал просить больше и согласился отвезти нас в дом ака-джуна. Это был молодой человек с орлиным взглядом, и он быстро переключал передачи, стоило ему заметить на улице проблемы. Он повез нас задними проулками, не той дорогой, которой обычно возила мама́н. Едва мы свернули на Солнечную улицу, мама́н наклонилась вперед и сказала:

– Хода омрет беде[14], ака. Благослови тебя Бог, что довез нас, ака.

Он посмотрел в зеркало заднего вида