Книга Ширдак весёлый человек - Каюм Тангрикулиев

чтоб зарезать овцу, мы её можем пустить на племя.

— Говорят, что твой отец птице в глаз попадает. Одной пулей двух-трёх фазанов бьёт. Верно?

— Не знаю. Про охоту отец не рассказывает, но я слышал, как он сказал твоему отцу: если охотник двумя пулями бьёт одного фазана — это настоящий охотник.

— А сколько патронов вмещается в его ружьё?

— У папы ружьё одноствольное, значит, один патрон. Если ему попадётся двустволка, он обязательно купит.

И вдруг Язли ойкнул: совсем близко от нас затрещали кусты, да сильно так!

Мы вскочили на ноги. Наши козы и овцы перестали щипать траву, но быстро успокоились, а я испугался.

— Может, волк?

— Эй! — крикнул Язли и, размахивая палкой, подскочил к кустарнику. И отпрянул: — Каюм, тут кто-то сопит!

Я пересилил страх, поднял свою палку и пошёл к Язли. В то же мгновение из кустов выскочил огромный кабан. Он пробежал мимо, вломился с шумом в камыши и затих. И тотчас я услышал голос отца:

— Жек! Жек!

Выскочила собака и тоже нырнула в камыши.

— Папа! — крикнули.

— Каюм?! — опять затрещали кусты, отец бежал к нам. — Живы?

— Живы! — удивились мы.

— А где кабан? Я его подстрелил, а раненый, он очень страшен.

Из камышей залаял Жек. Отец проверил ружьё и пошёл. Мы ждали выстрела, но отец скоро вернулся, ружьё у него было за плечами.

— Готов! Рана была смертельной! — Отец погладил нас по головам, руки у него чуть вздрагивали.

— К Волошину-ага бежать? — спросил я.

— Бегите, ребята, я постерегу ваше стадо.

Мы кинулись в аул, к Волошину-ага. Кабан та же свинья, а у нас в ауле свиное мясо не ели. Отец редко охотился на кабана. Но однажды он убил огромную самку и отдал тушу Волошину-ага. Тот закоптил окорока, натушил мяса и продал в городе. Половину денег в платке он принёс нам и отдал отцу. Отец денег не взял. Волошин-ага положил свёрток на печку и ушёл. Никто до этого свёртка не дотрагивался.

Так и лежал этот свёрток, покуда к нам не пришли сборщики налога. Отец показал им на платок с деньгами и сказал, чтоб взяли, сколько нужно. Сам отец к этим деньгам так и не притронулся.

* * *

Много пишут теперь о любви к природе, о том, что любовь эту надо прививать, а не то у детей может развиться жестокость. Примеров такой жестокости множество: убитые кошки, птицы, замученные собаки.

Нам, наверное, очень повезло. Мы не отделяли в детстве себя от природы да и не задумывались об этом. Если можно было сделать доброе, спасти жизнь, мы делали доброе, спасали.

Помню, испугал нас с Язли крик в «джунглях». Мы хоть и оробели, но пошли поглядеть. Толстая змея обвила зайца и душила. У зайца только голова торчала да уши. Мы своими пастушескими палками стали тыкать в змею, кидали в неё камнями. Змея забила хвостом, но кольца распустила и уползла в камыши. Помятый заяц долго стоял, пошатываясь, столбиком, глядя на нас. Потом подпрыгнул и, прихрамывая, ускакал в сторону степи, подальше от логова страшной змеи.

В ГОРОД

В воскресенье отец разбудил меня, когда было совсем темно. Мы выпили зелёного чая, сели верхом на ослика и поехали в город.

Была зима, а зимой у нас, в жаркой Туркмении, случаются сильные морозы, а когда ветер, и подавно мороз выпускает коготки.

Я хоть и сидел за спиной у отца, уши и руки у меня стали замерзать. Я развязал тесёмки на шапке и опустил уши, а вот перчаток у меня не было. Приходилось одной рукой держаться за отца, а другую греть за пазухой.

Наконец мы добрались до солончака Шормайдан.

— Папа, — не выдержал я, — купи мне на базаре перчатки!

— Хорошо, сынок. Если ты очень озяб, давай спешимся и разведём костёр.

Мне так хотелось поскорее посмотреть на город, что я сказал отцу:

— Мне совсем, совсем тепло.

Светало. В воздухе кружились снежинки.

— Как раз полпути проехали, — сказал отец. — А я давно уже почувствовал запах снега. Если будет большой снег, базар не состоится.

Впереди замаячил высокий холм.

— Это крепость Аннакули Тепе, — объяснил отец.

И мы опять поехали молча. Мой отец пришёлся бы по душе тому караванщику, который назвал своего Напарника болтуном. Эти двое караванщиков пересекли на верблюдах пустыню Каракумы, н, когда подходили к Хиве, «говорливый» в первый раз за всю дорогу раскрыл рот и сказал:

«Вот уже и крепость видна!»

«Ах ты, болтун!» — рассердился его молчаливый друг.

Пока ехали степью, я терпел, помалкивал, а когда приехали в Кёрки, вопросы посыпались из меня, как сыплется зерно из худого мешка.

Я думал, в городе в каждом доме по магазину, горожане, сидя возле окон, едят белые булки с халвой…

— Папа, — спросил я со страхом, — а в город на осле можно?

— Можно, — сказал отец.

А я и в мыслях не допускал, чтобы в городе ездили на ослах, на арбах. Но по Керки, такому же одноэтажному, как наш аул, ехали двухколёсные арбы, трусили ишачки.

Мы на своём длинноухом проехали на другой конец Керки, к другу отца охотнику Джорабаю.

Джорабай бетонировал фундамент для нового дома.

— М-да! Не чета глиняному, — сказал отец, пнув ногой застывшую серую массу бетона. — Хорошо начинаем жить. Всё нам под силу.

Потом мы поехали на «толкучку». Отец купил пороха и свинца, мне — перчатки, резиновый мячик и книжку «Гер-оглы». Потом мы прошлись по магазинам, набрали конфет и пряников и поехали домой.

Керки — мой первый город.

ВОЙНА

А дальше в моих воспоминаниях как бы глубокая, клубящаяся мглой яма. Дальше — война.

Ясно вижу первый день.

С утра я ходил на арык пускать воду на поле. Потом нарезал тутовых прутиков для шелкопряда. В нашем ауле все занимались выращиванием коконов.

Когда я с вязанкой на голове подходил к дому, меня встретил Язли.

— Каюм! Война! — закричал он.

— Вот и хорошо, — сказал я, — наши красноармейцы ордена получат.

— Ты дурень! — закричал Язли. — Теперь всем будет плохо. На войну возьмут от семидесятилетних до семилетних.

— Кто сказал?

— Мулла. Домой придёшь, узнаешь.

Я не понимал, чего так испугался Язли. В войну мы играли часто. Самая интересная игра.

Дома у нас была мама Язли и ещё Несколько соседок. Все плакали.

У отца в гостях был мулла. Он говорил:

— Немцы — весьма воинственный народ. Они захватили уже больше десяти государств. И нет такого государства, которое могло