Книга Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки - Анатолий Павлович Злобин

Значит, не судьба побывать в старом классе. Полы осели, а новых никак не настелют. Вечный вопрос — где доски достать?

Размечтался я сегодня. Хорошо бы стройку получить. Чтобы весь комплекс — от первого колышка. Чтоб пришли мы в чистое поле — а там ничего нет.

Но все будет! Срок отмерен.

С чего начать? Вот в чем вопрос. В наше время вечных вопросов скопилось столько, что дальше некуда.

Еще недавно я не колебался бы. Посмотрел в проект — и начинай: первый корпус, второй корпус, сто восемнадцатый…

А теперь сам знаю, с чего начну. Я новое качество построю на земле.

Мне лишь одно условие нужно. Чтобы там ничего не было, и вот встает в чистом поле пестрая игривая коробка: не завод и не плотина, не домна, но и не депо.

Удивляются люди: «Что это в чистом поле растет? Чуден терем-теремок, не иначе».

А раз он один в чистом поле растет, то для него и забора не надо. Пусть встает теремок у всех на виду.

А от него во все стороны дороги расходятся. Пять дорог звездой — в любые концы.

И поднялся терем-теремок, типовой, панельный, но ладный и опрятный. Окна светлые, лестница парадная. А рядом качели, горки, карусели.

Стало людям ясно: вырос в чистом поле детский сад, здесь и будет центр нашей будущей жизни, начало нового города.

Радуется местное население, матери и отцы: «Кто же поставил на земле это детское чудо?» — «Как? Вы не слыхали? Это великий строитель Николай Рулевский так решил. Его работа».

Пусть расходятся во все стороны света проспекты и улицы, встают вокруг садика дома, универсамы, кинотеатры.

И станут через сто лет вспоминать: с детского садика все началось.

А пока стоит «Электрончик» один в чистом поле. Рано утром папаши со всех сторон ведут за руки детишек — и скорей на работу, строить новый город.

Кто знает, может, повезет мне в жизни. Поеду на новую стройку — и встанет в чистом поле терем-теремок, панельное чудо.

7

Здесь я должен воспользоваться теми малыми авторскими правами, какие у меня есть, чтобы на время приостановить своих героев и вступить в действие самому, иначе останутся нераскрытыми те загадочные обстоятельства, которые предшествовали моему появлению на сто шестой оси.

Впрочем, если смотреть в корень, и тут во всем распорядились герои. Так что же было?

Мы ехали с Николаем Ивановичем Рулевским в городской комитет партии к первому секретарю, у которого было назначено совещание с повесткой дня «на месте».

Николай Иванович выглядел несколько утомленным и не был расположен к разговорам. Он сидел на переднем сиденье в глубокой задумчивости, подбородок его некоторым образом даже на грудь склонился. Я же, как и полагается преданному летописцу, занимал заднее сиденье, где и пребывал в позе кропотливого наблюдателя, стараясь не упустить ни одной детали, которые пробегали мимо нас по обе стороны дороги. Я с полным основанием считал себя летописцем жизни Н. И. Рулевского, ибо записываю ее, эту примечательную жизнь, свыше десяти лет с момента нашей первой встречи в Набережных Челнах, где мы познакомились в тесном строительном вагончике. С той поры я регулярно писал о Рулевском со средней цикличностью 1,5 раза в 2 года. Затем образовался непредусмотренный перерыв, пока Рулевский перебирался с КамАЗа на «Атоммаш», но недаром говорится, что мир тесен — мы снова встретились.

Это не загадка, а всего подступы к ней. Продолжая перемещаться в пространстве, мы подкатываем к беломраморному подъезду горкома, дружно поднимаемся на второй этаж, перекидываясь малозначащими фразами, не сумевшими зацепиться в памяти.

Стоим в приемной. Сюда съехались все герои, цвет и краса города Волгодонска: генеральный директор завода, секретарь партийного комитета, главный инженер, начальник строительства. Все бодрые, подобранные, волевые — такого собрания положительных героев хватило бы на три современных романа, уверяю вас.

Я предвкушал всю сладость задуманного совещания с волнующей повесткой дня: «на месте». Сейчас я попаду в святая святых, услышу, что говорят в узком кругу сильные мира сего, ну если не всего мира, то во всяком случае волгодонского. Наконец-то я увижу в работе первого секретаря, назовем его Докучаевым, а то все получаю сведения о нем из вторых рук.

Но товарищ Докучаев рассудил иначе. Точно в назначенную минуту он появился в приемной, чтобы пригласить гостей в свой кабинет. Я был представлен и соответственно моменту охарактеризован. Продолжая улыбаться и радуясь нашему знакомству, Докучаев отвечал, что он слишком ценит мое время, а совещание у них сейчас произойдет нехарактерное, более того, скучное, исключительно цифирное, и потому лучше всего как-нибудь в другой раз и так далее и тому подобное.

Я уже писал о том, что автор обязан прислушиваться к голосу своих героев, а первый секретарь, вне всякого сомнения, был таковым с такой же степенью определенности, с какой я был автором.

Тезис о диктате героев над автором подкреплялся неукоснительно, при этом герой с завидной легкостью отказывался от своего звания, не желая попадать в книжку.

Приглашенные просочились в заветный кабинет, а я остался в полном одиночестве среди наспех примятых окурков, с трудом успев зафиксировать торопливую реплику Рулевского, что я могу воспользоваться его машиной, поставленной на прикол.

Почему Докучаев рассудил именно так, а не иначе? Это есть загадка № 1, после которой последовали все остальные.

Так я никогда не узнал о том, что же было на том нехарактерном совещании, а спросить об этом у Рулевского всякий раз забывал, так как события начали разворачиваться стремительно.

В