Книга Больница неизлечимо помешанных - Томазо Гарцони

мальтиец, огромный телом, но разумом скудней валуха, был столь туг в науке, что при разговоре о какой-нибудь бычьей башке употребляют пословицу невежественней Филонида.[173] [4] В наши дни примечателен по отменной глупости Чекконе из Минербио,[174] которого однажды убедили, что болонская глазурь[175] делается с маслом, и потому он не хотел есть ее в постный день, меж тем как другие набросились на коробку, говоря, что они раньше получили разрешение от этого запрета.

[5] Глупей этого показал себя Сантуччо из Фермо,[176] который за трапезой с добрыми товарищами в порту Фермо съел черепаху вместо устрицы, ибо все заявляли, что это лучшая устрица, когда-либо виденная в этом порту. [6] Не меньшею была глупость Каструччо из Ровиго, которого легко было уверить, что Пресвитер Иоанн — не кто иной, как приходский священник из Беббе.[177] [7] Не менее занятен рассказ о Скарлино из Виаданы,[178] который в один прекрасный день уверился, что колокольня Пизанского собора прошла под парусом до самого Ливорно, а потом вернулась на место.

[8] Но приправой ко всему — последняя история, рассказываемая об Андреуччо из Скарпарии,[179] который однажды поверил своему другу, что тот видел в Бакканском лесу[180] пятьсот турецких галер, пришедших полонить город Рим, и что люди папы с сорока тысячами надувных шаров учинили такую бурю, что почти все суда были рассеяны и разбиты по всей дубраве и обломки их там и сям попадаются. [9] Великое число таких остолопов[181] рождается в Вальтолине, а особенно в Валькамонике;[182] они столь легковерны, что верят всему, что им ни скажешь, как тот, что уверился, что венецианский Арсенал — это лавка, где торгуют бокалами, и другой, уверившийся, что колокольня Сан Марко по подозрению в измене изгнана на десять лет в Лиццафузину;[183] и тот, тупее слона, уверившийся, что Бучентавр, поставленный на башмаки, в одну ночь проскакал из Венеции до Триполи в Сории;[184] и другой болван, который поверил, что река По взяла в жены Бренту, а потому Адидже, соперник в этой любви, прогневалась на По и не хочет впредь сочетать с нею свои воды;[185] и наконец, тот образцовый осел или верблюд,[186] который поверил, что Монте Бальдо[187] в Вероне, отправившись однажды на охоту, натолкнулась на изгнанников и, остановленная ими, взяла в руки самострел и одним выстрелом уложила из них десять или двенадцать.

[10] Оттого в Больнице у них палата, над которой в качестве эмблемы — Египетский бык,[188] затем что ему они вверены, как своему покровителю и защитнику. [11] Посему я прошу у него для них помощи и поддержки в следующей молитве.

Молитва к Египетскому быку

за помешанных простоватых, недалеких и легковерных

[1] Эти бычьи башки с великою торжественностью прибегают к тебе, о великолепнейший Египетский бык, всеми нарицаемый Аписом и Сераписом, ради таковой твоей благосклонности, чтобы ты, коль скоро они быки, подобно тебе, был с ними милостив, дабы они однажды не превзошли в тупоумии верблюдов. [2] Итак, ради почести, воздаваемой тебе в Египте, что превосходит почести черепах, боготворимых троглодитами,[189] аспидов, боготворимых финикиянами, голубиц, боготворимых ассирийцами, аистов, боготворимых фессалийцами, львицы, боготворимой в Амбракии, дракона, боготворимого альбанцами, ласки, боготворимой фивянами, коровы, боготворимой тенедосцами, усердно прошу и умоляю тебя явить им взыскуемую милость. [3] Если ты ее окажешь, как мы уповаем, в храме, тебе посвященном, пред твоим изображением узришь охапку майского сена и рядом соху, во извещение, что эти люди по твоей милости остаются в своем бычьем состоянии и не впадают в глупость вящую.

Рассуждение IX

О помешанных придурковатых и ветрогонах[190]

[1] Эти несчастные и убогие, у которых столь часто ветер в голове, а мозг сжался и стал легок, как легка и пуста яичная скорлупа, у которых изъян в делах, речах и мыслях дает повод смеяться всякому, кто их слышит или замечает, в сонме помешанных уместно именуются помешанными придурковатыми и ветрогонами. [2] Такими в древности являли себя вифинцы,[191] которые, по словам Целия, поднимались на горные кручи и там приветствовали луну и заводили с ней беседы, хотя никакого от нее ответа не получали. [3] У беотян,[192] по свидетельству разных авторов, был в голове тот же род помешательства. [4] Вследствие сего поэт Гораций говорит:

Счел бы ты, в воздухе он Беотии жирном родился.[193]

[5] Из новейших достаточно было бы примера Франкино из Мателики,[194] который, нимало не удерживая своего ветрогонства, каждое утро брал прялку своей матери, старухи семидесяти лет от роду, и, усевшись на солнце у окна, силился прясть пряжу, но лишь портил нить и очес, так что рассерженной старухе приходилось всякий раз ломать прялку об его голову; и средь воплей и нагоняев она отчаивалась в своем сыне, видя в нем так мало разума и толка.

[6] Бедняжка Матеуччо из Вальвассона[195] тоже был из этого разряда, ибо когда отец послал его на село поглядеть, что делают жнецы, он, хоть и был тридцати четырех лет от роду, принялся играть с ребятами в кубарь и в соломинку[196] и весь день занимался этой пустельгой, а потом воротился домой, не умея дать никакого отчета тому, кто его отрядил за делом. [7] Еще один был из замка Бубано[197] в Романье, а его мозг пребывал в согласии с названием его родины;[198] совершенный ветрогон, он однажды должен был отнести еду каким-то работникам по распоряжению своего хозяина, но принялся на зерновом поле мастерить дудки и свистульки, в какие дети дудят, и целый день провел за этими безделками, между тем как работники помирали с голоду в тщетном ожидании, когда этот недоумок явится с их обедом.

[8] Что, однако, будет глазурью на всем помянутом, так это случай с Тонино из Буффалоры,[199] который, возвращаясь из Рима и проходя равеннской сосновой рощей,[200] набил полную котомку мух и комаров — крупных, каких плодит эта роща, — а также приличный мешок слепней, и принес их на родину; по прибытии он тотчас дал знать родственникам и друзьям, чтобы пришли с ним повидаться, затем-де, что хочет подарить им некие прекрасные чужеземные вещицы, которые принес из Рима;