Книга Очерки из будущего - Джон Манро

я знаю, это то, что вторжение молохитов в Египет стерло с лица земли весь алфавит и буквы, и что, если Кадмус и пришел, он был гораздо более низкорождённым, чем пеласги, среди которых он высадился. На самом деле, вся Греция была в таком беспорядке, что мне было невыносимо следить за ее грубой глупостью и дикими набегами, которые жители одной долины совершали на другую. Это было то, что я сделал для них, когда так легко раздавил ту маленькую желтую собачку. Поначалу Джейбнису и его команде казалось, что дела идут лучше. Я мог видеть, как его корабли с зелеными листьями, все еще растущими на верхушках мачт, спешно выходят из порта Дидона. Я видел, как пал бедняга Палинур. Да, действительно, довольно странно было, что старые полузабытые строки Драйдена, которого я знаю гораздо лучше, чем Вергилия, к моему большому стыду, вернулись, когда бедный Найсус умолял за своего друга, когда бедная Камилла истекала кровью и когда Турнус делал все, что мог, но напрасно. Да, я наблюдал за Ромулом и остальными, точно так же, как это было в "Маленькой истории Гарри и Люси". Я находил большое утешение в Бруте. Я закрыл глаза, когда благородная леди Лукреция заколола себя, а быстро движущийся стереоскоп, я действительно начал чувствовать, что это был стереоскоп, становился все более и более увлекательным, пока мы не добрались до Второй Пунической войны.

Потом мне показалось, что эта проклятая желтая собака снова вышла на авансцену. Не то чтобы я её видел, конечно. Не её! Её кости и шкура были обгрызены шакалами тысячу лет назад. Но зло, которое творят собаки, живет и после них; и когда я видел тревогу на лице Сципиона, они не называли его Африканским, когда я заглядывал на маленькие частные собрания мужественных римских джентльменов и слышал, как они подсчитывали свои убывающие ресурсы и сопоставляли их с подавляющей силой Карфагена, скажу вам, я чувствовал себя плохо. Видите ли, Карфаген был просто форпостом всей этой команды Молоха с Востока. В истории, к которой я привык, Левант того времени был поделен между Египтом и Грецией, и тем, что осталось от империи Александра.

Но в этой системе желтой собаки, за которую я нес ответственность, все было одной жестокой расой молохитов, за исключением того пеласгийского дела в Греции, о котором я вам рассказывал, и которое было не более важным в балансе сил, чем индейцы в таком же балансе сегодня. Вот почему бедный Сципион и все остальные так пали духом. И хорошо, что так. Я, который видел все вместе, только, как я уже объяснил, это не смешивалось в кучу, я мог видеть, как Ганнибал со своими последователями из всех средиземноморских держав, кроме Италии, обрушится на римлян и сокрушит их так же легко, как я сокрушил пса. Нет, не так легко, ибо они сражались с яростью. Сражались мужчины, сражались женщины, сражались мальчики и девочки. Однажды они ворвались в гавань Карфагена с огненными кораблями и сожгли флот. Но это было бесполезно – армия за армией были разбиты, флот за флотом потоплены великими карфагенскими триремами. Помню, на одной из них такелаж адмиральского корабля была сделана из волос римских матрон. Но все это не помогло, и если бы это была даже манильская пенька или канат, корабль не устоял бы, когда жестокий сидонский адмирал набросился на него со своей сотней гребцов. Эта битва стала концом Рима. Сначала варвары сожгли его. Они обрушили стены храмов. То, что они могли увезти, они увезли. Юношей и девушек они утащили в рабство, и на этом все закончилось. Все остальные погибали на поле боя или тонули в море. И так молохизм царил век за веком. Именно так, один век за другим. Что это было за царствование! Похоть, зверство, ужас, жестокость, резня, голод, агония, ужас. Если я не говорю о смерти, то потому, что смерть была благословением в отличие от такой жизни. Ибо теперь, когда некому было сражаться с теми, кто вздымал мысль выше земли и мертвых вещей, эти столь острые мечи должны были обратиться друг против друга. Ни Израиль, чтобы сокрушить его, ни Египет, ни Иран, ни Греция, ни Рим. Молох и Ханаан обратились против самих себя, и сражались Ханаан и Молох. Не просите меня рассказывать эту историю! Там, где зверь встречается со зверем, нет истории, достойной вашего слуха или моего рассказа. Грубая ярость не дает ничего, что можно было бы описать. Они травили, морили голодом, сжигали, бичевали, истлевали и распинали; они изобрели такие формы ужаса, о которых наше воображение, слава Богу, не имеет представления, а наши языки не имеют названия. И все это время похоть и все формы язв и болезней, которые были спутниками похоти, бушевали, как бушует огонь, когда он нарушает границы. Дети появлялись на свет все реже и реже, а когда они рождались, то казались лишь едва живыми. И те, кто вырос до зрелого возраста и женственности, передали такую необузданную звериную жестокость тем, кто пришел после них!

Прошло еще сто лет. Все меньше и меньше этих несчастных оставалось в мире. Я видел, как на полях вырастали джунгли и леса. Пожар уничтожил Карфаген, пожар уничтожил Он, пожар уничтожил Сидон, и не было ни сердца, ни искусства, чтобы восстановить их. Потом прошло еще сто лет, с еще худшими ужасами, и еще большими. Поток жизни мира стал течь по каплям, по большим каплям, с шумным бульканьем; капли были черными или кроваво-красными. Все меньше мужчин, все меньше женщин, и все они обезумели от звериной ярости. Каждый мужчина ополчился против своего брата, как будто это был мир каинов. Все это пришло к ним, потому что они не хотели сохранять Бога в своем познании.

Нет, я не буду описывать это. Вы не просите меня об этом. А если бы вы попросили, я бы ответил: "Нет". Позвольте мне дойти до конца.

Прошло два столетия. Осталась лишь горстка этих фурий. Потом пришло последнее поколение – и еще тридцать лет убийств и сражений оно продолжало жить. Наконец, как странно мне это показалось, все, кто остался, разбились на две неравные партии, у каждой из которых было свое знамя для битвы и униформа, как в армии, но только четверо на одной стороне и девять на другой встретились, как будто мир был недостаточно широк для них всех, и встретились в той самой Сирии, где я помог Иосифу, сыну Иакова, снова