Книга Остановись, мгновенье… - Виктория Самойловна Токарева

по тому, что отец рассказал эту историю своему сыну, его не отбраковали. Взяли с собой. Он остался жить. Но какие пропасти войны обнажает эта короткая история и как сплетены в ней смешное и трагическое.

Смешное и трагическое – это и есть Фрунзик Мкртчян.

В сценарии был эпизод: в лифте стоят два японца. Входят наши герои: Буба и Фрунзик.

Японцы снизу вверх смотрят на вошедших. Один другому тихо говорит:

– Как эти русские все похожи друг на друга.

Для нас, русских, все азиаты на одно лицо. И то же самое для азиатов: все русские похожи друг на друга. Хотя наши герои совершенно не похожи: один грузин, другой армянин, один красавец, другой – отнюдь.

Настал день съемок. Директор картины привел двух казахов.

– Кого ты привел? – возмутился Данелия. – Тебе было велено достать японцев.

– А где я их возьму? – спросил директор.

– Где хочешь. Езжай в японское посольство и привези двух нормальных японцев в нормальных костюмах.

Казахи виновато моргали. Они, конечно, были узкоглазые, но это и все. Капитализмом от них не пахло.

Отложили съемку на завтра. А завтра в гостинице случился пожар. Это был известный пожар, о котором говорили по радио и показывали по телевидению.

Руководство гостиницы решило, что виновата съемочная группа. Были включены мощные приборы, которые привели к короткому замыканию. Так это или нет – неизвестно, но на другой день группу в гостиницу не пустили.

Два натуральных японца, одетых с иголочки, остались за дверьми гостиницы. Мерзли, ничего не понимали, но молчали вежливо.

Данелия стал умолять швейцара, чтобы он принес из номера занавеску. Занавеску можно было повесить на окно в любой мосфильмовской декорации и доснять недостающие сцены.

Швейцар согласился. Принес занавеску, но не отдал, а продал за деньги. Воспользовался безвыходной ситуацией. Пришлось заплатить.

Однако сцена в лифте сказала нам «до свидания».

Московский блок был отснят в конце концов. Группа поехала в Грузию. Точнее, в Кахетию. Снимали деревню в горах, где жил Мимино, герой фильма.

До сих пор живы эти островки древних поселений: Таркло, Омало. Экологическая еда, целебный воздух, затерянный рай. Когда привыкаешь к такой жизни, цивилизация кажется газовой камерой.

Однажды Данелия и оператор вышли с утра пораньше, и взору предстала картина: на горном склоне дрались два горных козла. Они пятились, потом разбегались и сшибались рогами. Данелия обернулся к оператору и заорал во все горло:

– Снима-а-ай!

Оператор не заставил себя ждать. Вскинул камеру, и камера застрекотала.

Козлы несколько раз сшиблись рогами. Потом один из них понял, что проиграл, и бросился наутек. А второй догнал его и дал рогами под зад.

Эти кадры вошли в фильм. Они оказались необходимы.

Как сценарист, я должна была присоединиться к группе. Могли понадобиться поправки в сценарии. Одно дело – писать на бумаге, которая все стерпит. Другое дело – реальное производство. Кино, как известно, синтез искусства с производством. Я поехала подгонять одно к другому: искусство к производству.

Я отправилась позже, чем группа. Мне необязательно было сидеть с самого начала до самого конца. График – свободный.

Я помню дорогу от аэропорта до гостиницы. Меня вез мосфильмовский шофер Сережа. Стемнело. Сумерки. Неасфальтированная дорога среди холмов. Неожиданно дорогу перебежала лиса. Я впервые увидела лису в естественных условиях. Увидела, что лиса – не что иное, как собака с нарядным хвостом.

На рецепции мне сказали, что номер режиссера на третьем этаже. Я хотела его обрадовать и помчалась на третий этаж через ступеньку.

Данелия пребывал на кровати в третьем дне запоя. Я научилась различать по запаху. На третий день от человека пахнет чем-то лекарственным, довольно приятно.

Данелия пошевелился и спросил:

– Это ты?

– Как ты догадался?

– Почувствовал. Я тебя чувствую. Я тебя люблю больше всех на свете. Но еще больше, чем тебя, я люблю свою маму.

Что у трезвого на уме, у пьяного на языке.

Он любит маму. Связь между сыном и матерью – космическая, как правило. Мама любит внука, поскольку это продолжение сына, и хочет, чтобы у ребенка была полная семья: мать и отец. Нормальное желание.

Я – угроза полной семье. В их доме уже давно качается пол и едет крыша. Хорошо бы меня не было. Делась бы куда-нибудь. Но я есть. И стою в его номере. А он распластался на кровати, и ему нужен покой.

Я повернулась и пошла к себе. Мне тоже полагался номер.

На другой день группа уехала на съемку. Я пошла на базар, купила нужные продукты и приготовила на плитке блюдо, которое называется «аджаб-сандал».

Данелия чувствовал себя плохо, но все-таки как-то чувствовал.

Вечером все вернулись, собрались в его номере. Надо было обсудить план работы на завтра. Творцы, а именно второй режиссер, оператор, главный актер, директор, собрались в номере Данелии. Увидели сковородку с аджаб-сандалом и вдохновенно сожрали. Правильно говорить «съели». Но они именно сожрали, поскольку были молодые и голодные.

На другой день я опять отправилась на базар и повторила аджаб-сандал. Вечером все пришли на пятиминутку и опять все сожрали.

Так продолжалось неделю. Я поняла, что моя миссия – кухарка и посудомойка. С той разницей, что кухарке выдают деньги на продукты и платят за работу. А мне ни то ни другое.

Данелия ходил хмурый. Он плохо себя чувствовал и вряд ли замечал мои подвиги. Каждый вечер звонил домой. Отмечался.

Сценарные поправки были незначительные. Я сделала все что требовалось и собрала чемодан.

В аэропорт меня вез тот же Сережа. Та же дорога среди холмов, но я – другая. Я не смотрела по сторонам, не ждала лисы. Я плакала, не пряча слез. Сережа тяжело молчал. Ему неудобно было расспрашивать. Все-таки у нас разный статус. Но, независимо от статуса, он мужчина, а я – обиженная женщина. И ему хочется меня защитить. Он с удовольствием набил бы морду. Но кому? А спрашивать неудобно.

Причина моих слез в том, что я не могла жить без моего режиссера и с ним тоже не могла. Вырисовывалась схема: «ни с тобой, ни без тебя». Непонятно, что делать. Хочется умерти, как любила говорить моя любимая Настя.

Проводив меня, Сережа вернулся в гостиницу. В коридоре столкнулся с Данелией.

– Проводил? – спросил Данелия.

– Проводил.

– Все в порядке?

– Девочка плакала. Нехорошо. Обидели человека.

На другой день группа переезжала на новый объект. Все разместились в большом автобусе. Данелия лежал на заднем сплошном сиденье, отвернувшись от всех, и плакал. Его спина вздрагивала.

Буба Кикабидзе был тихо взбешен. Данелия компрометировал понятие «грузин» и понятие «мужчина».

Мужчина не