Книга Возвращение - Готлиб Майрон

ему более не доверяли.

Несколько десятков людей (точные подсчеты пару часов спустя покажут: сорок три), втиснуты (по неточным подсчетам) в тридцать шесть квадратных метров площади настила. Слишком тесно, чтобы всем одновременно сесть. Прилечь – роскошь непозволительная. Кому-то придется устанавливать расписание и правила посадки людей на пол с последующим подъемом. А через несколько часов возникнет еще более сложная задача – обеспечение сна.

В Харькове часть пассажиров сошла и состав вагона значительно обновился. Старые постояльцы растеряли костяк или не удосужились создать его в свое время. В том или ином случае должность дежурного по вагону оказалась вакантной. Понадобилось не более часа, чтобы заполнить ее. Новый лидер некоторое время сопротивлялся, но необходимость протоптала тропинку сквозь ватагу случайностей, и вагонная семья обрела статус ячейки общества.

Старшим ячейки была провозглашена Татьяна. Не выдвинута кандидатура, не проведено голосование, не соблюдены формальности. Но как только Татьяна начинала говорить, все остальные замолкали. Этого оказалось достаточно, чтобы Вагон обрел организованность и порядок.

К удивлению, в скором времени и даже без помощи Татьяны все пассажиры уселись. Это противоречило законам физики и стереометрии. Но, как говорится, «если на клетке со слоном написано «лев», значит, так оно и есть».

***

В Безлюдовке, следующей после Харькова остановке, вагон пополнился женщиной, с распатланными волосами, мешком в одной руке и младенцем – в другой. Девочка – на вид двухмесячного возраста – была закутана в цветную грязную тряпку, и невозможно было определить – цветной пеленка была по природе или от грязи. В мешке у матери оказались еще две тряпки-недотепки. Одна по степени нечистоты не уступала той, которой был спеленут ребенок, вторая – на скорую руку постирана, но не просушена. Грязную скомкали и отправили назад в мешок до худших времен, мокрую направили к двери, где сострадательный доброволец, удерживая ее за уголок, предоставил остальную поверхность колыхаться на ветру победоносными красными пятнами и капитуляционно-белыми.

Три новые относительно чистые тряпочки преобразились в пеленки и пробрались из багажа сердобольных пассажиров в мешок приданого младенца.

В скором времени выяснилось, что реальный возраст девочки опережал видимый на два месяца.

Мать пыталась кормить младенца каждые полчаса, прикладывая к обеим грудям поочередно. Ребенок прихватывался с вялой жадностью к впалой груди, но обессиленно засыпал две секунды спустя. Мать взбрыкивала девочку. Та нехотя повторяла попытку, но не втягивалась и через секунду вновь засыпала, каждый раз вызывая у матери тревогу – а сон ли это?..

Вагонная семья отнеслась с сочувствием к безмолочной матери, и каждый пытался помочь – крутым яйцом, вареным картофелем, покрытым язвенными точками помидором, потерявшим упругость огурцом. Ничто ни в отдельности, ни в сочетании с другими лакомствами результата не давало.

– Ей бы чай с молоком, – со знанием темы заметила пожилая женщина. Заявление вызвало всеобщее одобрение.

Чай нашелся, и даже чудом теплый, молоко же оказалось в остром дефиците.

– Найдется у кого-нибудь крынка, бутылка или что-то вроде того? – негромко спросила Даша.

Кто-то попытался пошутить касательно коровы-невидимки, припрятанной в уголке, но на него шикнули, и шутка оборвалась, не добравшись до противоположного конца вагона.

Нашлись четыре бутылки, одна отдавала спиртом, две – тухлыми яйцами, последняя казалось чистой, во всяком случае, на вид и запах.

Станция, долго не появляющаяся, обозначилась за изгибом железнодорожного полотна. Всё Дашино скудное имущество, включая самое ценное достояние – три грязные бутылки и одна чистая, в мешке за спиной. Не дождавшись полной остановки, с помощью Сергея она спрыгнула на полотно, уносящееся из-под ног быстрее, чем предполагала. С трудом, но все же удержала равновесие.

Она бросилась к станционным кранам, выстроила три грязные бутылки тесным треугольником под струей кипятка. В ту, что почище, запихала горсть земли, залила на четверть кипятком и начала отчаянно трясти одной рукой, освободив вторую для следующей посудины, ожидавшей своей очереди на цементном основании.

– Беги, я домою остальные, – неожиданно и с радостью услышала она голос Алеши рядом.

Даша бросилась с чистой бутылкой в конец платформы, где торговки разложили ящики с фруктами.

– Сколько молока за бутылку наливки? – спросила Даша полную женщину рядом с бидоном молока.

Молочница опробовала наливку и удовлетворенно кивнула головой:

– Три бутылки.

– Четыре, – старясь казаться по возможности более жесткой, произнесла Даша.

– Три, – на мгновение задумалась, посмотрела в сторону, и с подозрительно хитрой усмешкой передумала. – Четыре так четыре. У меня тут как раз на четыре и соберется. Где бутылки-то?

– Сейчас прибегут.

Женщина торопливо спрятала наливку под ящик, на котором сидела. Торговки-товарки рядом, с такой же хитрецой посмеивались, понимающе переглядывались, с интересом следили за происходящим.

Молочница медленно достала воронку, вставила в бутылку и еще неторопливее начала лить.

– Пожалуйста, побыстрее – мы опоздаем, – попросила Даша.

Подбежал Алеша с почти чистыми бутылками. Молочница начала еще медленнее наполнять вторую бутылку, когда раздался гудок паровоза и их поезд начал двигаться, подтягивая вагоном вагон. Даша рассчитала, что у нее есть еще секунд пятнадцать наполнить бутылки, добежать до вагона до того, как поезд наберет скорость, для нее недоступную, или выкатится на насыпь, на которой, по предупреждению Нади, ей отрежет ноги.

– Пожалуйста, побыстрее. У нас там мать с умирающим ребенком. Спасибо вам – вы жизнь ему спасаете, – умоляла Даша.

– Да, да, конечно – съязвила молочница, пронять ее было не в Дашиных силах. Историю про умирающего младенца она, очевидно, слышит по пять раз на день. Ничего с ним не станется, уж как-нибудь. Вторая бутылка всё никак не наполнялась.

Послышались крики, секунды спустя сменившиеся на стук и грохот. Казалось, весь поезд стучал всем, чем стучалось, обо все, что стучится.

– Это до вас, дети. Бегите. Встречный подходит, – победоносно объявила молочница, передав вторую, бутылку Алеше.

Дети (по меткому определению торговки) взглянули в сторону, куда указывали руки и лица в поезде, глаза молочницы и ее товарок. Навстречу их составу по первому пути двигался эшелон, отрезая Дашу, Алешу и, может статься, никому не нужные бутылки с молоком от их состава.

– Беги, – крикнул Алеша и толкнул Дашу к поезду.

Это не был его голос, и не было его прикосновение. Так Алеша толкать не умеет. Она обернулась и уловила молчаливое, сжато-губое и уверенное: «Я позабочусь об остальном. Не мешай. Беги», – и увидела, как он начал лить молоко из второй бутылки обратно в бидон.

Она прижала к груди бутылку и помчалась наперерез поезду-разлучнику. Перед тем, как пересечь колею, обернулась. Алеша бежал вслед с бидоном молока в руках. За ним тяжелая на мат и на бег следовала молочница. Перерезав встречный поезд, несколькими метрами опередив