Книга Конец операции «Остайнзатц» - Геннадий Сергеевич Меркурьев

мандатов не показывали. Переночевали и ушли. Да и винтовки-то у них были не русские, а немецкие.

В каждом движении и в каждом слове Случака чувствовалась твердость и спокойная решимость.

- Врешь, сволочь! - закричал Фрайвальд и вновь хотел ударить лесника, но Херсман брезгливо поморщился и приказал:

- Хватит! Убрать его отсюда!

Трофим понял, что это конец, но страха перед смертью не чувствовал. Он досадовал на себя за то, что не передал в свое время партизанам оружие и боеприпасы, собранные в лесу. А как они сейчас нужны для тех, кто поднялся на смертный бой с оккупантами!

Когда встал с кресла, весенний луч солнца, прорвавшийся вдруг в кабинет через тюремное окно, ярким светом скользнул по его усталому и постаревшему лицу. Трофим прищурился, на какой-то миг стало легче на душе, а потом с грустью подумал, что вряд ли еще раз он увидит солнце. Обвел ненавидящим взглядом самодовольные лица врагов и, покачиваясь, тяже-лым-шагом покинул помещение.

Когда Херсман и Фрайвальд остались одни, штурмбаифюрер поудобнее расположился в кресле и, обращаясь к шефу местного гестапо, как бы в тяжелом раздумье сказал:

- Если вашему другу Хемпелю из «Абвера» так хочется доложить начальству, что он поймал партизана, пусть уберет его тихо, чтобы это не стало известно населению. Нам же надо подумать о том, как исправить эту ошибку. Кто с ним жил на хуторе?

- Жена и мальчишка!

- Где они?

- Здесь, в тюрьме.

Херсман встал, подошел к окну, что-то обдумывая, а затем, резко повернувшись, чеканя каждое слово, произнес:

- Выпустить немедленно, доставить на хутор. Туда же - два отделения солдат, да не эту шваль, из местных, а солдат охранной дивизии СС. Организовать засаду. Замаскировать солдат на чердаке, в сарае, в хлеву, на сеновале. Одного полицая, из надежных, как родственника - в дом, вместе с бабой и ребенком. Будет следить за бабой. Предупредить ее и полицая: за попытку уйти со двора - расстрел. -

Херсман любил сильные и решительные выражения. - Если придет связной, - продолжал он, - полицай должен сказать, что он родственник, а хозяин вызван по делам лесничества в Лиду. Пусть не навязывается партизанам. Будем ждать русских на хуторе, хотя бы для этого пришлось просидеть в засаде год. Солдат доставить на хутор скрытно. На дворе усадьбы не показываться ни в коем случае. Иметь сухой паек, а связь с нами только по рации! Выполняйте, унтерштурмфюрер! Вы отвечаете за операцию, а сгладить перед штандартенфюрером вашу ошибку постараюсь я!

…В конце протокола допроса Случака, обнаруженного в тюремных документах, захваченных при освобождении Лиды, имелась пометка: «Ликвидирован как лицо, подозревавшееся в связях с партизанами»…

Во второй половине дня в район хутора вышли две крытые машины с эсэсовскими солдатами. В одной из них сидела жена лесника, молодая женщина, с ребенком. Не доезжая трех километров до хутора, машины остановились. Солдаты погрузили на плечи оружие и радиостанцию и стали осторожно через лес продвигаться вперед.

Эта мера была вызвана тем обстоятельством, что к хутору вела только одна лесная дорога и следы от автомобильных шин могли вызвать подозрение у тех, кто шел или мог появиться в этом районе.

Достигнув хутора, немцы быстро заняли все хозяйственные постройки, установили рацию, опробовали связь. В доме вместе с хозяйкой расположился полицай с мутными глазами пропойцы и следил за тем, что делает жена лесника. А она, утирая слезы, двигалась как во сне и попыток уйти с усадьбы вовсе не делала.

- Ты, баба, не волнуйся. Если твой не связан с партизанами, то и не будет ничего. Но со двора ни шагу, а то пуля, - и пригрозил пистолетом, который потом положил в карман брюк.

Но на хозяйку эта угроза не оказала должного воздействия. В ее ушах только звучали слова Трофима, которые он сказал при прощании: «За сыном следи, пусть всегда в чистом будет. А белье его суши на дворе, а не в доме. Обязательно на дворе!»

- Грязи-то, грязи-то сколько, - сказала хозяйка, не обращая внимания на слова полицая, - раскидали ведь все, а что искали? Нечего у нас искать. Вот убирайся теперь, да и ребенку постирать надо, ведь больше недели в подвале сидели.

Подозвала сынишку, сняла с него штанишки и рубашку и, постирав, развесила их на веревке во дворе перед домом. Утром, когда они высохли, сняла и тут же повесила другие, которые перед этим опять сняла с мальчонки.

- И что ты его обстирываешь? - спросил ее полицай. - Мог бы день в грязном походить.

- Помолчал бы, - ответила она, - и так в тюрьме в грязи обовшивели.

Когда эсэсовцы оказались на хуторе, то от их высокомерия и надменности не осталось и следа. Они сидели на сухом пайке на чердаке дома, в сарае, на сеновале и тряслись от холода. Общаться между собой они могли только с помощью полицая, который ходил по всей усадьбе. С гестапо Лиды и отделением фельд-жандармерии в Желудках они поддерживали связь только по рации, которая была установлена на сеновале. Во время сеанса связи два солдата крутили ручной привод и проклинали Россию, партизан и начальство, которое загнало их в эту мышеловку.

СТАВКА ДОКТОРА ХАЙЛЕРА

Когда Эрлингер вернулся в Минск, дежурный офицер сообщил, что звонили из приемной группенфюрера СС доктора Хайлера и просили штандартенфюрера немедленно прибыть к нему в резиденцию.

Эсэсовский генерал, он же государственный секретарь имперского министерства экономики и вице-шеф военной администрации «Ост» в Белоруссии, принял Эрлингера не в своем служебном кабинете, а в небольшом салоне, достопримечательностью которого являлся портрет Гитлера с дарственной надписью самого фюрера. Так он делал всегда, когда хотел подчеркнуть своему собеседнику, что речь пойдет не о докладе подчиненного своему начальнику, а о дружеской беседе двух коллег.

«Кто-нибудь, возможно, и попадется на эту удочку, - подумал про себя штандартенфюрер, - но только не я», - и решил держать себя внешне свободно, но внутренне собранно, ибо знал, что работники центрального аппарата имперской безопасности - люди, далекие от сантиментов и готовые ради своих интересов пожертвовать любым из своих близких или товарищей по работе, - не раз проговаривались, что «Хайлер любит человечество, но ненавидит людей».

И действительно, разъезжая как инспектор РСХА, Хайлер наводил трепет на инспектируемые им подразделения и органы гестапо, разведки и СД - службы безопасности. После его инспекции многие меняли насиженное кресло на окоп на Восточном фронте. И это еще было не самое плохое, так как быть преданным